Последний сёгун - [15]

Хираока часто предупреждал Ёсинобу, чтобы тот «хранил Карахаси в чистоте». Дело в том, что если бы Ёсинобу «осквернил ее своим прикосновением», то она бы уже никогда не смогла стать домоправительницей сёгуна. Вообще государственные должности могли занимать только «чистые» в этом смысле женщины. Хираока не случайно обращал на это внимание Ёсинобу: тот часто просто ставил его в тупик проявлениями своей неуемной страсти к противоположному полу.

– Силенок много, вот и забавляется! – постоянно ворчал про себя Хираока. Конечно, исстари считается, что для мужчины, а тем более даймё, в этом нет ничего плохого, но обидно то, что у Ёсинобу эти постоянно повторяющиеся вспышки страсти не переходили в политические амбиции. Хираока считал, что Ёсинобу не должен оставаться обычным даймё, который не думает ни о чем, кроме продолжения своего рода.

Когда Хираока напоминал, что нужно сохранить непорочность Карахаси, Ёсинобу снова и снова повторял: «Знаю, знаю!» Но девушка была уж очень хороша собой. Может быть, чуть-чуть высоковата, но зато какие изящные, удлиненные руки, какие красивые пальцы, тонкие, словно палочки для еды! «Как живо она ими перебирает! – думал Ёсинобу. – Какое же у нее, должно быть, гибкое, упругое тело!» Чем дольше смотрел он на Карахаси, тем более интересной она ему казалась.

Это не была любовь: в окружении Ёсинобу вряд ли можно было встретить настоящие чувства. Конечно, такого рода интерес к женщине вполне мог бы стать предвестником любви, но обычно все желания Ёсинобу удовлетворялись уже на стадии простого любопытства, и до любовного томления дело не доходило. Фактически все женщины, ублажавшие плоть Ёсинобу, были не более, чем предметами его любопытства. Хираока считал это распущенностью…

– Пришлите ко мне Карахаси! – обратился Ёсинобу к своей супруге. Именно у нее в услужении находилась девушка, и приказывать ей могла только Микако.

– Карахаси, отнесите это письмо в резиденцию клана Мито в Комагомэ! – Та немедленно выехала из усадьбы Ёсинобу в женском паланкине, украшенном серебряными бляшками…

Вернулась Карахаси поздно вечером и сразу же направилась на доклад к госпоже. С девушкой явно было что-то не так: она прерывисто дышала, часто вздрагивала, а когда госпожа, наконец, догадалась спросить, что случилось – Карахаси опустила голову и разрыдалась, как ребенок…

Поручение Ёсинобу она поняла: письмо никому не показывать, передать господину Нариаки в собственные руки, дождаться, пока он его вскроет и прочитает. Карахаси так и сделала. Нариаки принял ее в чайном домике. Бегло просмотрев письмо, он как-то странно проговорил: «Карахаси, а ты, оказывается, еще такая молоденькая!», внезапно обнял девушку и со словами «Так написано в письме! Делай, что тебе говорят!» буквально на нее набросился.

Уловка оказалась точной. Получалось так, что Ёсинобу решил преподнести девушку своему отцу, написал об этом Нариаки и попросил саму девушку отнести это письмо.

Отвечая на вопросы Микако, Карахаси рассказала, что она пыталась сопротивляться, но все было бесполезно: Нариаки ее изнасиловал. Девушка собиралась было замять этот случай, приписывая его своей женской неосмотрительности, но, уступая расспросам госпожи, была вынуждена рассказать все как есть.

Так, значит, Ёсинобу просто подарил ее отцу, да еще и написал об этом в сопроводительном письме! Выходит, он ее просто предал! «Как же он мог так поступить?!» – повторяла своим мягким киотосским говором оскорбленная до глубины души Карахаси. Ее сотрясали рыдания. А она-то считала господина гёбукё самым чистым человеком на свете, сгорала от тайной любви к нему! Не думала, что он способен на такую подлость!

Когда Микако рассказала все это мужу, настал черед Ёсинобу возмутиться. Странные вещи происходят! Ведь, что ни говори, и он, и его отец – независимые и самостоятельные феодалы-даймё. Конечно, между ними может произойти что угодно. Но чтобы один даймё бесчестил служанку другого – такого от века не бывало!

– Ну и отец! – сокрушался Ёсинобу. – Ладно, страсть есть страсть, но вот так запросто смять девушку, словно сломанную ветку! – Ёсинобу охватило отвращение. Ему показалось даже, что он чувствует запах отцовского семени. Но трезво поразмыслив, он сдержал растущую ненависть к родителю. Если бы Ёсинобу был неотесанным феодалом времен периода воюющих провинций[41], то он, наверное, открыто бы выразил отцу свои чувства. Но Ёсинобу родился в конце эпохи Токугава и воспитывался на конфуцианском учении, основной моральный принцип которого как раз и состоит в безграничном почитании старших. Иными словами, в эту эпоху действия уже определялись более образованием, нежели эмоциями. И Ёсинобу как конфуциански образованный человек укротил свои буйные чувства.

– Отец прежде всего человек военный, стратег, – тщательно подбирая слова, говорил он жене, которая потребовала от него объяснений. – А сейчас, как и во времена воюющих провинций, бывают такие ситуации, когда стратегию нужно ставить выше этики. Значит, так было нужно. Поверь, в письме я вовсе не писал о том, что Карахаси можно попользоваться… – осторожно продолжал Ёсинобу, а сам уже думал о том, что с отцом всегда нужно быть начеку.