Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - [17]

— Ты переспишь с этим продюсером?

— Да! Ну и что? — ответила она со злостью.

Он подвез ее до утла Мелроз-авеню и Гоуэр-стрит.

Несколько дней спустя Андре прочел ей стихотворение под названием «Стихи на смерть Мэри». Она сказала, что стихи написаны для нее, только поэтесса забыла добавить «ЛИН» после «Мэри». Он напомнил, что на кладбище она утверждала, что мечтает о долгой счастливой жизни, а теперь клянется, что не доживет до старости…

— Стихотворение на смерть Мэри — предсказание; я умру молодой!

— Замолчи и позируй! — перебил ее Андре. — Пусть лучше твое лицо говорит за тебя.

Они закончили чтение, и он принялся фотографировать ее, запечатлевая смену ее настроений, которые она демонстрировала по его просьбе, проходя весь спектр человеческих эмоций; счастье, меланхолию, задумчивость, спокойствие, грусть, страдание, растерянность… Он даже попросил ее показать, как ей представляется смерть. Она набросила на голову покрывало и велела Андре приготовить аппарат — сейчас она покажет, какой будет ее смерть. Мэрилин подняла на него мрачный взгляд и сказала, что смысл фотографии — «конец всему». Он быстро сделал снимок и спросил ее, почему она представляет смерть такой мрачной и темной, а не показала вместо этого мирную улыбку, как будто переход в мир иной — всего лишь прекрасное преображение. Мэрилин ответила, что свою смерть она представляет именно так. И добавила;

— Андре, не публикуй эти фотографии сейчас, дождись моей смерти.

— Откуда ты знаешь, что умрешь раньше меня? В конце концов, я на двенадцать лет старше.

— Знаю, — ответила она тихо и серьезно.

Но это настроение продлилось недолго. Через несколько минут, снова развеселившись, она уже спешила на назначенную встречу, торопя его упаковать фотографические принадлежности в автомобиль и вернуться.

В течение двадцати трех лет, которые Дине прожил после смерти Мэрилин, он часто приходил на ее могилу и никогда не пропускал 1 июня, дату ее рождения, и 4 августа, день ее смерти. Каждый раз он крал несколько цветов с ее могилы и ставил у своего изголовья. Он вспоминал о ней и когда ходил в кино в Вествуд Виллидж. За экраном, всего в каких-то пятнадцати метрах, лежала Мэрилин. Как-то, раз она сказала ему; «Хочешь, чтобы я стала облаком? Тогда сфотографируй вот это. Так я не умру совсем».

Каждый раз, когда он видел, как она болтает по телефону, он вспоминал: чтобы сохранить в неприкосновенности свою частную жизнь и ввести в заблуждение докучливых поклонников, Мэрилин написала на телефонной доске своего дома неправильный номер. Это был номер лос-анджелесского морга.

Лос-Анджелес — Нью-Йорк март 1960 года

Мэрилин, родившаяся в Лос-Анджелесе, глубоко привязалась к Нью-Йорку с первого же приезда туда в конце 1954 года. Когда — еще начинающей актрисой — она училась в актерской лаборатории Лос-Анджелеса, она уже считала восточную метрополию волшебным далеким местом, где актеры и режиссеры занимаются чем-то еще, кроме постоянных споров о ближних планах и углах съемки. Она мечтала погрузиться в жизнь, в которой было бы больше размышлений, меньше кадров и больше разговоров между людьми.

Лос-Анджелес, со своим неизменным ясным небом и жарой, казалось, заснул, разомлев. Мэрилин покинула свой город, как в постели отдаляются от слишком близкого, слишком теплого тела, когда появляется желание побыть одному, самому по себе. Города — это тела. Есть города кожи и города костей. Мэрилин хотела поселиться в самом городе сердца. Впоследствии, в оставшиеся годы жизни, ей нравилось возвращаться в Нью-Йорк, город, словно выпрямившийся во весь рост. Эта вертикальность, эта структура, тянущаяся к небу, были новы для нее после родного города — распростертого, почти плоского, за исключением Голливудских холмов на севере, а на юге — небоскреба портового квартала. Лос-Анджелес останется городом, в котором звезды кино блистают и пламенеют, в котором солнце заливает все своим прямым и ужасающим светом, превращая улицы и дома в плоский мерцающий мираж. Как мысли о вечности лишают сна того, кого они преследуют, калифорнийское небо дает слишком много света городским пейзажам и слишком мало тени душам, которым хотелось бы по ним бродить.

С первой минуты, когда Мэрилин оказалась в Манхэттене, шесть лет назад, она поняла, что это ее город. Настоящий город. Город, в котором думают. В Нью-Йорке Мэрилин никогда не чувствовала себя потерянной. Скорее, она находила себя, находила то, что давно искала. Именно среди этих теней, среди всех оттенков серого, ей было лучше всего. Она испытывала головокружительное, но осознанное ощущение, что погружается внутрь себя. Она хорошела. Смена времен года, буйство стихий — все пробуждало ее. Она думала о городе, она жила городом. Она считала, что самые красивые ее фотографии — черно-белые, похожие на Нью-Йорк, на шахматную доску.

Во время своего психоанализа у Гринсона Мэрилин снова приехала на Манхэттен в марте, сразу после того, как получила Золотой глобус лучшей актрисы за фильм «Некоторые любят погорячее». Когда семестр терапии закончился, вместе со съемками «Давай займемся любовью», она вернулась в Нью-Йорк, чтобы пожить там некоторое время. На последнем сеансе перед отъездом она рассказала психоаналитику о сне, который часто ей снился;