Последний самурай - [3]

Мещеряков закончил бритье, продул бритву и спрятал ее в дерматиновый футляр с вытисненным на крышке изображением Метромоста. Одеколона во флаконе осталось чуть-чуть — раза на два, от силы на три. Полковник огорченно крякнул, плеснул в ладонь и с силой растер щеки и шею. По прокуренной каморке, служившей когда-то кабинетом завучу местной школы, пополз тонкий нездешний аромат. Полковник купил одеколон три недели назад в Кельне, где присутствовал на международном совещании руководителей спецслужб. Совещание, понятное дело, было посвящено борьбе с международным терроризмом. После одиннадцатого сентября весь мир словно в одночасье прозрел — вдруг, разом, как по мановению волшебной палочки. Мещерякова такое положение вещей бесило, и на совещание он ехал с большой неохотой. Иларион Забродов, закадычный друг, этот чертов бездельник, книжный червь, нигилист доморощенный, как всегда, подлил масла в огонь. «Ну-ну, давай, сказал он ви время прощального застолья, щурясь на Мещерякова сквозь рюмку с коньяком. — поезжай, развейся. Госпоже полковнице презент купи, и вообще…» — «Я, между прочим, туда работать еду, а не по магазинам шататься, — сердито сказал ему Мещеряков. — Работать, понял?» — «Ну-ну», повторил Забродов и больше на эту тему разговаривать не пожелал. Полковник тогда здорово разозлился, в основном потому, что знал: Забродов прав, никакого толку от совещания не будет Его и не вышло, этого самого толка, но Забродов, скотина этакая, мог хотя бы из вежливости не корчить из себя пророка…

Мещеряков снова посмотрел на часы, крякнул, нахлобучил на голову кепи, сунул под мышку вычищенный до блеска автомат и вышел из комнаты.

Дежурный в коридоре лениво поднялся ему навстречу. Дежурный был полковнику незнаком — кто-то не то из ОМОНа, не то из СОБРа. Физиономия у парня заросла рыжеватой шерстью, розовые от недосыпания глаза сонно моргали. Смотрел он на Мещерякова не то чтобы враждебно, но и без особой приветливости. Для него московский полковник был очередным штабистом, приехавшим с никому не нужной проверкой, то есть особой нежелательной, от которой только и жди неприятностей. Правда, на фоне кельнских воспоминаний эта небритая и всем недовольная веснушчатая ряшка выглядела до боли родной и близкой. Мент был живой, настоящий, и разговаривал он на одном языке с полковником. Понять его было гораздо легче, чем лощеных господ из западных разведок, которые напоминали Мещерякову идеально запрограммированных роботов. «Какого дьявола нужно собирать совещания, — начиная закипать, подумал он, — если не намерен говорить ни „да“, ни „нет“?»

Он нетерпеливым жестом усадил дежурного на место, воздержавшись от комментариев по поводу неудобоваримого чая, и вышел на крыльцо. Воздух здесь был относительно чистым и свежим, и полковник заметил, что небо на востоке уже начало понемногу светлеть и на нем черной иззубренной линией проступили очертания гор.

Крыльцо было защищено от обстрела, но Мещеряков по привычке быстро шагнул в сторону и закрыл за собой дверь, чтобы не торчать темным силуэтом на фоне освещенного дверного проема. Поймав себя на этом инстинктивном действии, он снова усмехнулся: оказывается, такие привычки, раз появившись, остаются с человеком на всю жизнь. Ведь сколько лет прошло, сколько воды утекло, а стоило только попасть в места, где пахнет порохом, и все вернулось, словно только и ждало подходящего момента…

«Илариона бы сюда, — подумал Мещеряков, прикуривая от спрятанного в ладонях огонька зажигалки. — С ним на пару мы бы этого однорукого живо за бороду взяли… А впрочем, лучше не надо. В деле Забродов, конечно, ас, равных ему просто нет, но вот в остальное время… Я уже не мальчик, чтобы терпеть его выходки, а он словно и не меняется с годами. Вот я палец оцарапал, — он непроизвольно поднес палец ко рту и облизнул ранку, — так это счастье, что Забродова рядом не было. Он бы меня со свету сжил своими комментариями. Вызовите санитара, господин полковник ранен! Ах, мне дурно! Тьфу! Нет уж, лучше я сам. Как сумеем, так и сыграем, а этот пенсионер пускай рыбу удит и ей объясняет про восточную философию и про принцип дао…»

— Огоньку не найдется, товарищ полковник? — послышался из темноты справа от Мещерякова знакомый хрипловатый голос.

Мещеряков ухитрился не вздрогнуть, хотя и был застигнут врасплох. Он протянул зажигалку на голос. В темноте чиркнуло колесико и вспыхнул оранжевый огонек, осветивший широкое скуластое лицо с глубокими резкими тенями под глазами.

— Не спится, Матвей? — негромко спросил Мещеряков.

— На том свете отоспимся, — в присущей ему рассудительной манере ответил прапорщик Брузгин, возвращая зажигалку. — Снайпер, пакость такая, взял моду по ночам в окна стрелять. Третью ночь его пасу, и все без толку! Надо будет днем в горах пошарить, поискать, где у этого орла гнездо. Я ему перья-то повыщипаю. Беда только — мест удобных видимо-невидимо, не поймешь, где искать. Долго шарить придется. Как бы это устроить, чтобы собровцы хотя бы ближние склоны прочесали? Не пособите, товарищ полковник?

Мещеряков покосился на него через плечо и при свете сигареты разглядел хитро прищуренные глаза Брузгина. Почтительный тон, которым прапорщик разговаривал с полковником, был маской, которую тот не снимал ни при каких обстоятельствах. Они были знакомы сто лет — Мещеряков, Брузгин и Забродов, — и все это время прапорщик старательно прикидывался этаким вороватым ротным старшиной, который подлизывается к начальству, чтобы без помех проворачивать у того за спиной свои сомнительные делишки. Вот только сдвинутый на лоб прибор ночного видения да зажатая под мышкой винтовка Драгунова с оптическим прицелом плохо вписывались в этот сценический образ, выдавая истинную сущность прапорщика Брузгина — умелого, опытного и беспощадного бойца, который десятки раз уходил в ад и возвращался оттуда победителем.