Последний самурай - [3]

На Пасху отец приехал домой в Сиу-Сити, а Бадди отправился в Филадельфию праздновать Пейсах в кругу семьи. Отец показал письмо деду.

Дед прочел его и сказал, что на все воля Божья. Что всегда подозревал, что Господу Богу не угодно, чтоб его сын учился в Гарварде.

Четыре года назад перед отцом открывались блестящие перспективы на будущее. Теперь же он являлся обладателем весьма посредственного диплома весьма сомнительного теологического колледжа. И специальность, указанная в нем, была абсолютно бесполезна для человека, не желавшего быть священником.

Отец не нашелся что ответить деду. Дрожа от обиды и злости, он вышел из дома, сел в свой старенький «шевроле» и проехал 1300 миль.

Позднее он иногда играл в такую игру. Мог встретить на пути в Мехико какого-нибудь человека и сказать ему: «Вот пятьдесят баксов. Сделай одолжение, купи мне на них лотерейных билетов». И давал этому человеку свою карточку. Шансы выиграть джекпот равнялись 20 миллионам против одного, а шансы, что какой-то незнакомец, выиграв этот самый джекпот, отдаст отцу билет или деньги, тоже равнялись 20 миллионам к одному. Но нельзя было считать жизнь моего отца конченой лишь потому, что шанс получить эти деньги равнялся у него одному к 400 триллионам.

Или же он мог встретить на пути в Европу какого-нибудь человека и сказать ему: «Вот тебе пятьдесят баксов. Если вдруг окажешься в Монте-Карло, сделай мне одолжение, зайди в игорный дом, поставь в рулетку на номер 17 и ставь так семнадцать раз подряд». Если человек говорил, что вовсе не собирается в Монте-Карло, отец отвечал: Ну так на всякий случай, вдруг там окажешься. И давал ему свою карточку. И если все же был шанс, что человек вдруг изменит свои планы и поедет в Монте-Карло, что поставит там на номер 17, будет ставить на него семнадцать раз подряд и выиграет, то шанс, что он отправит эти деньги отцу, равнялся практически нулю. И все же он был, этот шанс, пусть самый мизерный, пусть практически нулевой. И это почему-то утешало отца, и он уже не был абсолютно уверен в том, что именно дед разрушил его жизнь, потому что все же имелся один шанс против 500 триллионов триллионов триллионов, что это не так.

Отец играл в эту игру достаточно долго, потому что чувствовал, что деду надо дать хотя бы мизерный шанс. Не знаю, когда он сыграл в нее в последний раз. Но тогда, в тот самый первый раз, он ушел из дома, не проронив ни слова, и проехал 1300 миль до Филадельфии, чтобы повидаться там с Бадди.

Припарковался он перед его домом. В гостиной кто-то громко и неистово играл на пианино. Хлопали двери. Слышались громкие, раздраженные голоса. Кто-то взвизгнул. Пианино умолкло. Потом кто-то снова принялся играть на нем с той же горечью и страстью.

Отец нашел Бадди, и тот объяснил, что произошло.

Бадди мечтал стать оперным певцом, а стал бухгалтером. Его брат Денни мечтал стать кларнетистом, а работал в ювелирном бизнесе отца. Его сестра Фрида хотела стать скрипачкой, а работала секретаршей, потом вышла замуж и родила троих детей. Его сестра Барбара тоже хотела стать скрипачкой, работала секретаршей, потом вышла замуж и родила двоих детей. Его самая младшая сестра Линда хотела стать певицей и вот теперь напрочь отказывалась поступать в колледж, где готовят секретарш, а отец Бадди напрочь отказывался разрешить ей учиться музыке. И вот Линда подошла к пианино и начала играть прелюдию Шопена № 24 ре минор, это полное горечи и страсти произведение, трагичность которого лишь возрастала, если играть его сорок раз подряд без передышки.

А проблема заключалась в том, что отец Бадди был родом из Вены и имел самые завышенные требования ко всему, что касалось музыкального или исполнительского мастерства. Его дети умели довольно сносно играть на пяти или шести инструментах, но ленились, занимались мало. И отрывались от каждого инструмента иногда избитыми чуть ли не до крови, но несломленными духом. А иногда — целыми и невредимыми, что само по себе уже было чудом, в полной уверенности, что непременно станут музыкантами. Бадди первым обнаружил, что это не так. Мистер Конигсберг считал, что талант или есть или его нет. Ни один из его детей не играл подобно Хейфицу, Казальсу или Рубинштейну, а потому, по его мнению, они не обладали достаточным талантом, чтобы стать профессионалами, и когда Бадди закончил школу, объяснил, что ему лучше стать бухгалтером.

Бадди сказал моему отцу: Знаешь, мне не хотелось огорчать отца, не хотелось скандалить с ним. И потом я как-то подумал: кто я такой, что вообразил, что хочу стать певцом? Но потом, когда и все остальные сдались без споров, я подумал: может, то моя вина? Если б я тогда настоял на своем, топнул ногой, сказал твердое «нет», может, отец смирился бы с этой мыслью? А теперь получается, что у них просто нет выбора. И вот я все время думаю, может, это моя вина?

& умолк в ожидании ответа.

& мой отец сказал: Ну, ясное дело, это твоя вина. Почему ты ему не сопротивлялся? Подвел всех сестер и брата. Теперь надо постараться сделать так, чтобы это не повторилось с другими. Это самое малое, что ты можешь сделать.