Последний рубеж - [36]

Шатилов, сидя в кресле, подтягивал лакированные голенища своих сапог и при этом ухитрялся еще и кивать в знак согласия с тем, что говорил Врангель.

Теперь он уже не тревожился, что лишится своего имения, расположенного близ Вологды. В конце концов, все еще только когда-то будет решаться, вилами по воде писано.

Шатилов с особенным усердием закивал, когда Климович, перейдя к настроениям офицерства, передал слова самого Кутепова, генерала, который считался любимцем Врангеля:

— Кутепов высказался так: закон о земле должен быть написан на военном барабане. Трам-та-ра-рам, господа крестьяне, стоять в струнку и подчиняться! Что с барского стола упадет, то и ваше. А не то — шомполами!..

Врангель поежился, покашлял. Перед глазами, как привидение, стоял де Робек. Ну что тут делать, кого слушать?

Роковым образом повторялось то же, что было при Деникине. Едва только поднимался разговор о земле, как тотчас возникала тысяча мнений и все в конце концов уходило как бы в песок. Не отказаться ли заранее ублажить крестьян? Но тогда где же брать живую силу? Как привлечь к себе население? Нет, уж раз он, Врангель, назван Эдипом, то придется загадку «Сфинкса» решить.

«Я солдат, и должен быть тверд», — сказал себе барон. Вспомнив слова Кутепова, невольно заулыбался и повторил его слова:

— На барабане! Честное слово, он молодец, Кутепов. Пускай на барабане.

Шатилов с хитрой ухмылочкой игриво забарабанил пальцами по столу.

— А что в этом плохого, Петр Николаевич? В известном смысле точно сказано. Издадите закон вы, главнокомандующий, человек военный, и в интересах военных же, так на чем же его и писать, как не на барабане?

В одиннадцать вечера, отпустив Климовича, Врангель вдвоем с Шатиловым вышел пройтись по набережной, подышать свежим воздухом. От моря веяло теплом и покоем. По горизонту играли и переливались лунные отблески, и казалось, это огни каких-то сказочных царств, и придет время, когда барон Врангель завоюет и те царства.

— Слышите, Петр Николаевич? — спросил Шатилов. — Волны как бы рукоплещут вам. Сегодня наши взяли Каховку.

Барон думал о де Робеке, даже обращался к нему мысленно: «Все пока отлично, господин комиссар. Вы спрашивали у меня, боюсь ли я истории? Нет, не боюсь. Нисколько не боюсь. А вам советую: можете уже запасаться рюкзаком для путешествия в горы Сихотэ-Алиия…»

Размышления барона были прерваны веселым возгласом Шатилова:

— Петр Николаевич, вы послушайте, что поют!

Из верхних открытых окон ресторана выносился пьяный говор, хохот. Кто-то во всю силу легких ревел:

У нас теперь одно желание:

Скорей добраться до Москвы…

— Нет, вы послушайте, Петр Николаевич, в этой песенке есть слова: «Увидеть вновь коронование, спеть у Кремля «Алла-верды». Вся армия уже ее поет!..

— Вся моя армия? — усмехнулся Врангель. — Пускай себе поет!..

Таковы обстоятельства, отчасти предшествовавшие, отчасти сопутствовавшие прорыву белогвардейских войск из Крыма и захвату Таврии.

3

Спор о черном бароне. — Москва мобилизует силы. — Две руки Антанты. — Испытанные средства борьбы. — Что задумал Орлик? — Сказка наяву. — Друзья пускаются в обратный путь. — Появляется отец Кати. — Секретный разговор в Харькове. — Опасное задание. — «Сон Врангеля».

Вы бы видели, какая пшеница вызрела тогда в Таврии, как раз ко времени катастрофы! Ах, какая была пшеница! Давно не было здесь такого урожая. Выйдешь в поле — перед тобою степа густой желтизны, колос к колосу, руки не просунешь, и зерно отборнейшее, весомое!..

Попало в руки Врангеля много всякого добра и помимо пшеницы: склады с казенным продовольствием, фуражом, обмундированием, боеприпасами. Во власти белых оказались теперь и богатейшая экономия Фальц-Фейна, и Каховка, и Мелитополь, и многие другие населенные пункты Северной Таврии.

Где уж тут было думать о детских колониях, где их теперь устраивать? Не до них стало.

Теперь главным было задержать, остановить Врангеля, не дать ему распространяться дальше по Украине к Донбассу и предотвратить возможность соединения врангелевских дивизий с войсками пана Пилсудского на западе Украины.

На площадях Москвы с утра до ночи толпился народ, разглядывая начертанные на огромных фанерных щитах линии фронтов. Тревогу рождали черные стрелы — из Польши, из Крыма.

Слышны были такие разговоры:

— Выходит, жди опять нового похода на Москву? Так, что ли?

— Все возможно. Но вряд ли.

— Почему?

— Не дадут ему, Врангелю, ходу. Провалился с походом Деникин, провалится и этот.

— Кто же его остановит?

— Мы. Народ. Россия…

— Дай-то бог!

— Ничего, ничего. Обойдется. Как-нибудь.

В газетах и на митингах запестрели слова «черный барон» — так называли Врангеля. Расклеенные на афишных тумбах и заборах плакаты изображали его в виде отчаянного головореза в черной мохнатой папахе и такой же черной черкеске, с огромным кинжалом на поясе. В действительности он, Врангель, правду сказать, чаще носил белую, а не черную черкеску. Вот с кинжалом он, точно, не расставался и, позируя фотографам, непременно брался рукой за рукоятку, чтобы вид и поза были повнушительней. Но что-то похожее в плакатных изображениях барона было. Прозвище «черный барон» сразу привилось, и когда упоминался Врангель, то перед глазами вставало что-то темное, мрачное, косматое и страшное.