«Последний римлянин» Боэций - [45]

Многочисленные последователи и комментаторы Боэция в средние века облекли его трактовку в своеобразную схему, состоящую из концентрических кругов, неподвижный центр которых есть провидение, следующий круг обозначает совершенные духовные субстанции, непосредственно подлежащие провидению и избежавшие действия судьбы, затем следует круг мирового фатума. Наибольший круг на схеме означает линию судьбы, посредством которой осуществляется движение неба и звезд, располагаются в должном соответствии элементы, составляющие основу мира, и совершается упорядоченная смена времен года, Кроме того, «она (линия судьбы. — В. У.) возобновляет происхождение всего сущего, даруя подобие через оплодотворение семени, через рождение и смерть»[132]. Она также обусловливает действия людей нерушимой связью причин, берущих начало в совершенном образе провидения. Таким образом, судьба не есть нечто, относящееся лишь к человеку, напротив, она естественно вписывает его в природный порядок.

Боэций создает свою концепцию судьбы спустя столетие после Августина, развившего христианское учение о предопределении. Нам уже известно, что в теологических трактатах он даже называл себя учеником автора «О граде божием». Однако в данном случае они стоят на совершенно различных позициях.

Мир, по Боэцию, — это природный космос, в котором нет и не может быть личностной связи между богом и человеком. В этой системе царствует внеличностный закон, судьба, которой человек подлежит не в силу своей исключительности (ибо он не сотворен по образу и подобию божьему, как в христианстве), а потому, что он является наиболее одушевленной частью природы. В христианстве же бог и человек — два агента, занятые исключительно друг другом. В христианстве бог, по существу, творит мир для человека, а не человека для мира и этот мир не пребывает, как античный космос, а разворачивается, как история, имеющая свое начало, кульминацию и конец.

Несовершенство человеческой природы, которое автор «Утешения» вслед за неоплатониками считал следствием эманации Единого, убывания совершенства, в христианстве представляется следствием первородного греха. «На все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей материальной и моральной нищеты христианское сознание греховности отвечало: да, это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все вы, твоя и ваша собственная испорченность!»[133] Из этого сознания греховности исходил и Августин. Он пытался доказать, что в основе истории лежал реально совершенный акт свободного выбора. Несовершенство человеческой природы, которое в неоплатонизме рассматривалось как следствие неполноты бытия, у христианского теолога становится грехом, т. е. волевым злом. Совершая грехопадение, человек тем самым творил первую подлинно историческую ситуацию, предоставляя богу возможность осуществить свой спасательный труд и развернуть историю как развитие и претворение идеи спасения человечества, воплотившейся в искупительной жертве бога-сына Иисуса Христа. Первородный грех Адама заключался в неповиновении богу, и этот грех проистекал из природы Адама как человека. Наказанием человеку стало лишение его привилегированного положения среди прочих божьих творений, низвержение его в поток времени, нестабильности, страданий, борьбы и смерти. В результате «всякое мгновение укорачивает срок жизни, так что вообще все время жизни не что иное, как погоня за смертью, погоня, в которой никто не может остановиться даже на миг или замедлить шаг — все принуждены идти одинаково быстро»[134].

Искупление первородного греха, по существу, есть спасение от смерти, предопределение к вечной жизни, т. е. искупление человека из времени, а следовательно, и из истории как процесса временного человеческого бытия, подобного «бурной реке» или «волнующемуся морю». И движение человека в этом потоке направляется божественной волей в соответствии с планом творца. Поэтому августиновское предопределение и есть личная воля бога в отношении человека, жесткая детерминированность поведения последнего, предполагающая его спасение посредством особой божественной силы благодати или осуждение в жизни вечной. Отсюда отрицание имперсонального высшего закона, управляющего миром, и отрицание случайности, противопоставление бесцельной, неразборчивой в своих действиях судьбе-фортуне концепции бога как истинного «виновника и подателя счастья..».

Боэций тоже, казалось бы, отрицает случайность и изменчивость, но он их отвергает не в принципе, а как «простонародно» понимаемые, т. е. как явления, которым якобы не предшествовала цепь причин. Философ опирается на определение случая, данное Аристотелем в его «Физике»: «Когда что-нибудь предпринимается ради какого-нибудь определенного исхода, но по каким-либо причинам получается нечто иное — это и называется случаем»[135]. Иными словами, случай является событием или явлением, не предвиденным человеком, однако совершающимся в силу определенного стечения причин и следствий, смысл которых скрыт от человеческого рассудка, но вытекает из всеобщего закона и судьбы. Кажущееся на поверхности случайным в глубине оказывается детерминированным основной направленностью всего сущего к единой цели высшему благу, универсальному разуму. Все кажущееся людям случайным и лишенным смысла на самом деле подчинено необходимости и рационально.