Последний предел - [29]
Я снял пиджак и набросил его на плечи. Он упал; я попытался завязать рукава на поясе, пот стекал в глаза, я его отирал. Кое-как одолел еще два витка, потом мне пришлось отдохнуть.
Я сел на землю. У моего уха тоненько, противно звенел комар, внезапно тоненький писк умолк; через несколько секунд у меня зачесалась щека. От сидения на влажной траве намокли штаны. Я встал.
Наверное, самое важное — дышать в такт шагам. Но мне это не удавалось, то и дело приходилось останавливаться, скоро я весь взмок, дыхание с хрипом вырывалось из груди, волосы прилипли ко лбу. За спиной у меня послышался глухой шум, я испугался и шарахнулся в сторону, меня обогнал трактор. Водитель равнодушно посмотрел на меня, голова у него моталась из стороны в сторону от толчков мотора.
— Не подбросите? — завопил я.
Он меня не замечал. Я кинулся за ним следом, еще немного — и я запрыгнул бы на гусеницу. Но потом я отстал и уже не сумел его догнать, беспомощно глядя, как он, удаляясь, взбирается в гору, все уменьшается и уменьшается и наконец исчезает за последним поворотом. В воздухе еще долго висел запах бензина.
Через полчаса я, тяжело дыша, отупев от усталости, плохо соображая, стоял на вершине, обхватив деревянный столб. Едва я обернулся, как мне показалось, будто склон обрушился в пропасть, а небесный свод взмыл ввысь, твердь опрокинулась, я судорожно вцепился в столб и подождал, пока приступ головокружения не пройдет. Вокруг росла чахлая трава, там и сям перемежавшаяся заплатами гальки, впереди дорога едва заметно шла под уклон. Я медленно стал спускаться, через десять минут она влилась в маленькую, не замкнутую с юга котловину с тремя домами, автостоянкой и асфальтированной улицей, ведущей в долину.
Да, черт побери, широкая, ровная улица! Надо же мне было дать такой крюк, и потом, я мог поехать в горы на такси. Я вспомнил о толстухе в гостинице: она еще об этом пожалеет! На стоянке были припаркованы, я пересчитал, четыре машины. На первой двери висела табличка «Клюр», на другой «Доктор Гюнцель», на третьей — «Каминский». Некоторое время я ее рассматривал. Мне предстояло свыкнуться с мыслью, что он действительно здесь живет.
Дом оказался большой и некрасивый, в два этажа, с остроконечной декоративной башенкой, неуклюжим подражанием стилю модерн. У садовой калитки был припаркован серый «БМВ»; некоторое время я с завистью его рассматривал, я бы тоже от такого не отказался. Я пригладил волосы, надел пиджак и ощупал комариный укус на щеке. Солнце уже садилось, моя тень, узкая и длинная, легла у моих ног на лужайке. Я позвонил.
II
Я уже подумывал позвонить еще раз, но тут дверь снова распахнулась: на пороге появилась другая женщина, лет сорока пяти, высокая и худая, черноволосая, с узкими, почти как у японки, глазами. Я назвал свое имя, скупым жестом она пригласила меня войти:
— Мы ждали вас только послезавтра!
— Смог вырваться раньше.
Я прошел вслед за ней по пустому коридору, в конце которого виднелась приоткрытая дверь; из-за нее доносилась невнятная разноголосица.
— Надеюсь, я не причинил беспокойства.
Я замолчал, давая ей время заверить, что, конечно, никакого, помилуйте, но она ни в чем меня заверять не стала.
— А вот про улицу вы могли бы сказать! Я ведь взбирался по горной тропе, чуть в пропасть не сорвался. Вы его дочь?
— Мириам Каминская, — холодно произнесла она и распахнула другую дверь. — Подождите, пожалуйста!
Я вошел. Диван и два кресла, радиоприемник на подоконнике. На стене висел написанный маслом пейзаж с сумеречными холмами; возможно, Каминский, да, пожалуй, средний период, начало пятидесятых. Стена над камином была покрыта копотью, кое-где с потолка свисала паутина, колеблемая неощутимым сквозняком. Я хотел было сесть, но в этот момент вошли Мириам и — я сразу же его узнал — ее отец.
Я и не представлял себе, что он такой маленький, просто крошечный, и неуклюжий, — ничего не осталось от прежней стройности, запечатленной на фотографиях. На нем был свитер и непрозрачные черные очки. Мириам вела его под руку, другой рукой он сжимал белую трость. Кожа у него была изжелта-смуглая, в морщинах, жесткая и огрубевшая на вид, дряблые щеки обвисли, кисти рук казались неестественно большими, растрепанные волосы встопорщились. Он был в потертых вельветовых штанах и кедах, правый шнурок развязался и волочился за ним по полу. Мириам подвела его к креслу, он ощупью нашел подлокотник и сел. Она не села и пристально смотрела на меня.
— Вас зовут Цёльнер.
Я растерялся: это прозвучало утвердительно, к тому же мне пришлось побороть приступ непонятной застенчивости. Я протянул руку, встретился взглядом с Мириам и снова ее отдернул; ну конечно, что за неловкость! Я откашлялся.
— Себастьян Цёльнер.
— И мы вас ждем.
Это что, вопрос?
— Если не возражаете, — предложил я, — мы можем начать прямо сейчас. Я проделал большую подготовительную работу.
И правда, ради этого я почти две недели мотался в разъездах. Я еще никогда не занимался одним проектом так долго.
