Последний предел - [19]

Уголком глаза увидел пустое зеркало, хотя и старался в него не смотреть. Открыл дверь, вытащил ключ, снял с крючка куртку и надел, уже сбегая по лестнице. Ступени обрушивались в бездну, и, чтобы не потерять равновесия, приходилось хвататься за перила. Наконец он вылетел на улицу. Теперь снег валил по-настоящему. Большие хлопья кружились в воздухе, на земле лежал слой грязно-белой жижи. Юлиан поднял воротник, спрятал руки в карманы и опустил голову.

Он лавировал между людьми, пожарными кранами, колясками, собакой на поводке, ускорил шаг и потом, как-то само собой, побежал. Мимо знакомых домов, витрины супермаркета, книжного, где на лотках целых три дня пролежал «Ветеринг: личность, творчество и значение», — все это он видел в последний раз. Светофор переключился на зеленый, Юлиан махнул через дорогу, уклонился от распространителя рекламы, перепрыгнул через лужу и поднял голову. Перед ним выросла стеклянная стена, в которой отражались небо, дома и машины. Здесь он работал. Страховая компания.

Невероятно! Он даже не заметил, как выбрал эту дорогу. Он отвернулся и уже хотел побежать дальше. Но вдруг остановился. И, передумав, повернул назад.

В конце концов, сегодня воскресенье. Сюда не входили, внутри никого, ни одной живой души, здание стояло пустое. А там черный ход, никто и не пронюхает, если… Он нащупал в кармане связку ключей. Нет, нелепая затея! Покачал головой и твердо решил, что заходить нельзя ни в коем случае и он этого не сделает.

Тяжелая дверь, тихо скрипнув, медленно отворилась. В полумраке пахло пылью, гнилью и грязью. Он закрыл за собой дверь и направился к лифту; освещенная тусклым светом кабинка опустилась. От волнения Юлиан кусал нижнюю губу, пока не почувствовал слабый вкус крови. Потом нажал на кнопку одиннадцатого этажа, кабинка пришла в движение. Он прислонился к стене и сделал глубокий вдох.

Лифт остановился, он вышел. Посмотрел направо, налево и еще раз направо. Нащупал выключатель, и бледный электрический свет волной пронесся по коридору.

Открыл дверь кабинета. Все стояло на своем месте: стол, скоросшиватели на полке, стопка бланков, телефон, перевернутый портрет Ветеринга. Одна стена была целиком из стекла: с этой стороны хорошо просматривались плетения улиц внизу, над которыми висели в воздухе светящиеся точки фонарей, по всей видимости только что зажженных. Люди шли по тротуарам, низкие облака роняли хлопья; и чем дольше Юлиан вглядывался, тем больше убеждался в том, что они застыли на месте, а он уносился вверх. Он сел и, когда спинка кресла подалась назад, страшно перепугался; значит, он еще находился в теле, и это казалось почти невероятным. Он снял трубку телефона, задумался, снова положил. Стояла необычайная тишина, даже тихий стук, с которым хлопья ударялись о стекло, был слышен. Он снова схватился за трубку и по памяти набрал номер. Раздался звонок. Раз, еще раз. И еще. Потом что-то щелкнуло, и он услышал голос:

— Алло!

Это была Клара. И вдруг кровь застыла у него в жилах, сам того не ожидая, он даже пальцем не мог пошевелить от страха.

— Алло, — повторила она. — Да?

Она замолчала, он ждал; она по-прежнему молчала. Верно, прислушивается, догадался он, внимая ударам своего сердца и высокому журчанию в линии.

— Юлиан, — не выдержала она, — это ты?

Стол впереди как будто отодвинулся, рот открылся, он знал: сейчас последует ответ, набрал воздух, сейчас!.. Рука опустилась на рычаг телефона. Некоторое время до его слуха долетало эхо заикающихся гудков «занято». Стол медленно скользил по комнате. Юлиан загарпунил его локтями и потер виски. Может, он ослышался, может, она все-таки не назвала его по имени, может… Но, бог с ним, не столь важно! Даже если каким-то загадочным образом она его узнала, что с того: звонило привидение, и не такие чудные знаки посылают покойники, готовясь уже совсем скоро перейти невидимую грань между мирами. Юлиан был мертв, и только это имело значение.

Он вытянул с полки скоросшиватель, раскрыл и стал листать исписанные не одной чужой рукой бумаги; сколько судеб, как две капли воды похожих друг на друга, хотя каждая в отдельности считается неповторимой. Папка захлопнулась и прицельно полетела в сторону мусорной корзины, раскрылась в воздухе, задела окно, отскочила от железного края корзины, та упала, а из нее покатились бумажные шарики. Папка шлепнулась на пол. Юлиан сверлил ее взглядом, словно одержал верх над сильным врагом.

Из пачки лежавших на столе бланков он взял листок, но не сверху, а из самой середины, поднял на свет. Изнутри вспыхнули переплетения водяного знака, — почерк был крупным, характерным и как будто знакомым. Юлиан старательно разорвал листок точно посередине, сложил половинки, снова разорвал, сложил и разорвал, проделал так еще трижды, но дальше все застопорилось: слишком много бумаги; если его подсчеты верны — шестьдесят четыре листочка. Как же стремительно растут предоставленные самим себе числа! Он открыл ладони, и клочки бумаги дождиком посыпались на стол. Юлиан тихонько захихикал. И спросил себя, а не сумасшедший ли он. И вдруг его ни с того ни с сего захлестнуло веселье, сильное, безудержное, отогнать которое невозможно. Но ведь примерно так и изображают безумцев во всех книжках? Они звонят, рвут бумагу, занимаются произволом по отношению к живущим вокруг, а потом пропадают навсегда. Юлиан поднялся и вышел, ни разу не обернувшись.