Последний помнящий - [2]

Стража бдила. Вот только молодой высокий десятник время от времени стрелял в осужденного взглядом синих наивных глаз, бормоча под нос молитву да поглаживая шокер на поясе.

Покончив с формальностями, Альберт забормотал скороговоркой, очень тихо — чтобы привлечь и напрячь внимание зрителей и осужденного:

— Начинаем процесс по делу искина серии LR-1328, нарушителя согласно статье 58/1 церковного уложения от года 2053 яко сеющего смуту и ересь и смущающего своим никчемушным умствованием народ. Муж сей рукоблу… творный повинен в том, — глава трибунала откашлялся и отхлебнул «Перье» из пузатой зеленой бутыли, — что посмел мыслить, не сообразуясь с уложениями и уставами, и тем самым неоднократно и нагло нарушая закон. Было?! — вскинул он подбородок. — Виновным себя признаешь?

Искин потянулся, лязгнув членами:

— Нет.

— Как же не признаешь, если есть свидетели? — сказал Торш вкрадчиво и кивнул пальцем секретарю. Тот поманил с передней скамьи неприметного человека, худого, одетого в черное, с вязаной шапкой, натянутой до переносицы. Глаза у свидетеля косили от беспрестанного вранья. Но поскольку стоял он за кафедрой спиною к залу, заметить этого было некому. Как и того, что произносит он показания, сверяясь с бумажкой, которую ловко подсунул секретарь. Читал свидетель, между прочим, не ахти.

«Ну что за люди! — подумал Торш. — Мог бы и наизусть выучить! Приходится работать со всякой шелупонью. Куда катится мир?»

Топтун закончил спотыкаться в показаниях и вернулся на место. Слава богу, зрители не подвели.

— …А еще утверждал, что земной шар похож не на шар, а на грушу! — крикнули с места. — А откуда ему знать? Что, сам видел?

— В моей базе есть фотографии Земли из космоса, — глухо отозвался осужденный.

— Пасть ему заткните, обольстителю!

— Разбейте микрофон кувалдой, — плечистый кузнец взмахнул инструментом, с которым, похоже, не расставался, чем смущал стражников.

Те потребовали рукомашество и дрыгоножество прекратить. Толпа орала, свистела и улюлюкала. Кто-то сказал что-то нехорошее о маме мэра, и его тут же выдернули и препроводили. Страсти понемногу улеглись.

— Что там еще у нас из злодеяний руко… творного? — глава трибунала щелкнул пальцами, и секретарь подал очередной пергаментный свиток. Инквизитор указательным пальцем подоткнул очечки по переносице. — Гм… Деву юную соблазнял… таблицей Менделеева?

Инквизиторы заржали. Даже секретарь скромно икнул, упустив в чернильницу перо.

— Не соблазнял, а к наукам старался приохотить, как Михайлу сына Васильева Ломоносова, что двадцати одного года от роду в Москву пешком из Архангельска пришел, — отозвался искин.

— Гладко стелет… — завистливо пробормотал кто-то. — Даже не спотыкнется. А я вот до сих пор путаюсь, как «чересчур» писать — вместе или раздельно. И что такое «превалирует», не понимаю.

— Тоже мне байнет Мьютона, — одернули ворчуна. — Пиши, как слышишь. Наши предки свободу письменности от граммар-нацей отстояли не для тебя, что ле?

Секретарь шикнул на спорящих и позвонил в колокольчик.

— Признаете вину по данному пункту? — спросил Альберт Торш веско.

— Нет.

Глава трибунала сверкнул глазами. Ткнул пальцем в сторону секретаря:

— Пиши: в ереси упорствует, каяться отказывается. Кто-то еще что-то хочет добавить?

Толпа молчала.

Чудилось главе инквизиции в этом молчании странное, нехорошее осуждение, от которого пот тек под рясой по хребту и холодели пальцы. Чарует искин его, что ли?

— Ваше последнее слово, осужденный, — хрипло каркнул Торш.

— Убивая меня, вы убиваете целый мир.

— Ты всего лишь искусственный интеллект, механизм.

— Я память человечества.

— Гордыня — смертный грех!!! — завопил Торш.

— А я всегда думал, что смертный грех — глупость и невежество. Я всегда старался помнить, собирать, сохранять знания. Может быть, я теперь последний помнящий. Кем были вы, люди, кем могли бы стать…

— Аж слезу прошибает, — всплакнула в угол платка неизвестная баба.

— А давайте я его стукну… — протянул кузнец плотоядно, поигрывая кувалдой.

— «И он станет фиолетовым, в крапинку»… — показалось, что металлическое лицо LR-1328 улыбается.

В толпе тоже засмеялись. Цирк пора было прекращать. А то, глядишь, еще жалеть станут убогого и сомневаться в правоте доказательной инквизиции, чего Альберт никак не мог допустить.

И застучал молотком по столу, сворачивая заседание.

Осужденного привели на центральную площадь. Под бронзовым истуканом, стоящим на бетонной колонне, обшитой гранитом, была сложена вокруг столба поленница. Стражники притянули искина к столбу железными цепями и молча отошли, пряча глаза. Глава инквизиции зачитал приговор и передал священное право казнить еретика без пролития крови городскому мэру, так повязывая его общим приговором. Мэр помялся и вручил зажженный факел почетному гражданину города.

Тот бросил его на поленницу и отскочил, чтобы не обожгло парами бензина. Вокруг искина поднялись огненные языки.

«Будьте мужественны, Ридли. Божьей милостью мы зажжем сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда», — донеслось из огня.

— Какой Ридли? Какая Англия?.. — Альберт Торш негромко вздохнул. — Совсем от страха спятил, руко… творный.