Последний полицейский - [14]

Я продолжаю чтение, завороженный этой мрачной капсулой времени, пересматривая недавнее прошлое глазами Питера Зелла. Он в каждой статье обводил или подчеркивал числа – все возрастающие оценки размера Майя, угловой высоты на небосклоне, прямого восхождения и склонения, шансы на столкновение, мало-помалу ползущие верх – неделя за неделей, месяц за месяцем. В статье «Файненшнл Таймс» от начала июня об экстренных мерах федеральных властей, Европейского Центробанка и Международного валютного фонда он аккуратно выделил рамкой все колебания курса доллара и проценты падения акций. Были у него и заметки на политические темы: юридические дискуссии, экстренные законы, перетасовки постов в министерстве юстиции, финансовая поддержка ФКСД.[1]

Я представляю себе Зелла – как он каждый вечер до ночи просиживает за дешевым кухонным столом, ест готовые завтраки, придерживает очки, механическим карандашом делает пометки во всех этих вырезках и распечатках, обдумывая все новые подробности бедствия.

Я выхватываю статью из «Сайентифик Америкен» от 3 сентября, крупными буквами вопрошающую: «Как мы могли не знать?» Короткий ответ, известный теперь каждому, состоит в том, что необычная эллиптическая орбита 2011GV1 проходит в пределах видимости с Земли лишь раз в семьдесят пять лет. А семьдесят пять лет назад мы не присматривались – тогда еще не было программы поиска околоземных астероидов. «75» Зелл обводил при каждом упоминании; еще он обвел «1 к 265 миллионам» – заново оцененные шансы на существование подобного объекта – и взял в кружок 6,5 километра – наиболее точную на то время оценку диаметра Майя.

Дальше «Сайентифик Америкен» углубляется в сложности: астрофизика, перигелий и афелий, усреднение орбиты и оценки элонгации. Голова у меня идет кругом, глаза болят, но Зелл явно прочитал все до последнего слова и испещрил страницы заметками, выполняя на полях зубодробительные подсчеты со стрелками к статистическим значениям и астрономическим величинам.

Я тщательно закрываю коробку крышкой и смотрю в окно, кладу ладони на коробку. Снова всматриваюсь в число, твердо выведенное на ней черным маркером. «12 375».

И снова чувствую что-то. Не знаю что, но нечто.

* * *

– Могу я поговорить с Софией Литтлджон? Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда.

После паузы вежливый женский голос встревоженно отвечает:

– Это я. Но, думаю, у вас вышло какое-то недоразумение. Со мной уже говорили. Это ведь… о моем брате, да? Мне сегодня уже звонили. Мы с мужем оба отвечали на вопросы.

– Да, мэм, я знаю.

Я говорю по основной линии из отдела. Оцениваю Софию Литтлджон, представляю ее, рисую портрет по тому, что мне известно, и по тону голоса: настороженного, профессионального, сочувствующего.

– Вам сообщила прискорбное известие констебль Макконнелл. Мне очень жаль снова вас беспокоить. Я, как уже сказал, детектив, и у меня всего несколько вопросов.

Говоря, я замечаю неприятные сдавленные звуки – через комнату от меня Макгалли, обмотав шею своим черным шарфом от «Бостон-Брайнс», карикатурно давится воздухом. Я отворачиваюсь и пригибаюсь на стуле, прижимая трубку ближе к уху.

– Ценю ваше сочувствие, детектив, – благодарит сестра Зелла, – но я, право, не знаю, что еще могла бы сказать. Питер покончил с собой. Это ужасно. Мы были не так уж близки.

Сперва Гомперс, потом Наоми Эддс. И теперь родная сестра. В жизни Питера Зелла было множество «не слишком близких» людей.

– Мэм, я должен спросить, была ли у вашего брата причина вам писать? Оставлять записку, адресованную вам?

На том конце провода долгое молчание.

– Нет, – отвечает наконец София Литтлджон, – нет, не представляю.

Я делаю паузу, слушаю ее дыхание и только потом спрашиваю:

– Вы уверены, что не знаете?

– Да. Уверена. Простите, детектив, но у меня сейчас совершено нет времени на разговор.

Я подаюсь вперед. Радиатор отопления в углу звонко чмокает.

– А завтра?

– Завтра?

– Да. Простите, но мне очень важно с вами поговорить.

– Хорошо, – после новой паузы отвечает она. – Конечно. Вы могли бы с утра заехать ко мне домой?

– Могу.

– Совсем рано. Без четверти восемь?

– В любое время. Пусть будет семь сорок пять. Благодарю вас.

Пауза. Я смотрю на телефон, гадая: то ли она положила трубку, то ли на линии снова неполадки. Макгалли походя ерошит мне волосы, в другой его руке болтается пакет с комплектом для боулинга.

– Я его любила, – вдруг говорит София Литтлджон глухо, но с силой. – Он был мой маленький братик. Я так его любила!

– Не сомневаюсь, мэм.

Я записываю адрес, вешаю трубку и еще секунду сижу, уставившись в окно, за которым все та же снежная слякоть.

– Эй! Эй, Пэлас!

Детектив Андреас скрючился в своем углу, потерявшись в темноте. Я и не знал, что он здесь.

– Как дела, Генри? – Голос у него пустой и невыразительный.

– Нормально. А у тебя?

Я вспоминаю ту искрящую паузу, то затянувшееся мгновение и мечтаю, чтобы можно было заглянуть в голову Софии Литтлджон. Хотя бы в то мгновение, пока она перебирала причины, почему ее брат написал на листке «Дорогая София».

– Я в порядке, – говорит Андреас. – В порядке.

Он смотрит на меня, натужно улыбается, и я думаю, что разговору конец, но ошибаюсь.