Последний поезд на Ки-Уэст - [8]

— Вы видели? — спрашивает взволнованный Студентик. — Там внизу рыбы!

У мужчины в сером костюме кривится уголок рта.

— Мило, — с растяжкой говорю я, не удостаивая вниманием косяк рыбешек, проплывающий в каких-нибудь пяти метрах под нами, и продолжая смотреть на мужчину, сидящего напротив. С тех пор как он сел в поезд, эта полуулыбка — первое подобие человеческого чувства, которое мне удалось увидеть на его лице. И тем не менее…

Он не поднимает взгляда от газеты.

Что там такого интересного в этих старых пыльных страницах?

— Пойду проверю, может, в тамбуре обзор лучше, — объявляет Студентик.

Я отпускаю его небрежным взмахом руки, он — легкая добыча. Теперь мое внимание полностью приковано к мужчине в сером костюме, искушение слишком велико, чтобы его игнорировать. Путешествие почти подошло к концу. Он должен поднять глаза.

Я наклоняюсь и легко толкаю книгу, лежащую у меня на коленях — я и не думаю скрывать свои намерения.

Книга со стуком падает на пол.

Какой-то звук, очень похожий на вздох, слышится со стороны мужчины в сером костюме.

Я жду.

Он шевелится и, распрямляя крупное тело, наклоняется, чтобы поднять оброненную мной книгу. Я перемещаюсь на сиденье и подаюсь вперед точно в тот момент, когда он начинает выпрямляться, — я отлично знаю, что сейчас впечатляющее декольте моего плотно облегающего платья окажется прямо на линии его взгляда.

Он издает звук — нечто среднее между резким вдохом и бормотаньем, и я усмехаюсь.

Серый Костюм молча протягивает мне роман Патриции Вентворт.

У него глаза красивого темно-карего цвета и коротко подстриженные светлые волосы, местами каштановые и, пожалуй, чуть стального оттенка. Ему, должно быть, не меньше тридцати. Красавцем его не назовешь, но у него военная выправка и ровная квадратная челюсть.

— Я ждала, когда вы меня заметите, — с придыханием говорю я, хлопая ресницами и пытаясь придать щекам соответствующий румянец — увы, теряю навыки. Эта Депрессия катком проехалась по моей светской жизни, и сноровка у меня уже не та, как в ту пору, когда мужчины роились вокруг и угождали мне во всем.

Серый Костюм не отвечает, но слегка выпрямляется на сиденье и упирается в меня взглядом.

— Вы меня не заметили? — спрашиваю я.

У него дергаются губы.

— Конечно, заметил.

Еще один взмах ресниц.

— И что именно вы заметили?

— Что от вас могут быть неприятности, — фыркает он.

Я жду продолжения. По опыту знаю, что большинство мужчин не против неприятностей, что бы они там ни говорили. В этом вопросе я, если можно так выразиться, профессор.

Он не отвечает, и тогда я наклоняюсь ближе, обдавая его ароматом своих французских духов — последними их каплями, которые я разбавила водой, чтобы они еще чуть-чуть продержались.

— И как вы относитесь к неприятностям?

— У меня нет для них времени, — усмехается он. — Тем более — для несовершеннолетних.

— Мне двадцать три.

— И я о том же.

— А вам сколько лет? — вопрошаю я.

— Гораздо больше двадцати трех. У меня нет времени на избалованных девиц, в которых праздности больше, чем здравого смысла, — он указывает на газету. — В мире и так неприятностей хватает. Зачем искать лишние?

Меня не так-то легко осадить, иначе я не ехала бы на этом поезде, и мне еще не встречался мужчина, способный устоять перед парой чудных ножек и глубоким вырезом платья. Как известно, времена нынче тяжелые, а в тяжелые времена все происходит быстрее и бесшабашнее — по крайней мере, у людей нашего круга. Когда все пошло прахом, невольно приходишь к мысли, что следовать правилам и играть честно — бесперспективная тактика.

Мое сердцебиение учащается — я снова подаюсь вперед, так что еще чуть-чуть — и соскользну с сиденья, и мои губы оказываются почти возле его уха. От запаха мужского мыла и мужской кожи у меня бегут мурашки по телу.

— А вдруг вам понравится, — поддразниваю я.

От этих слов Серый Костюм не вздрагивает и не отодвигается в беспокойстве. Он не теряет выдержки, единственное, что его выдает, — это легкое подергивание челюсти.

Поначалу это была просто игра — я играю в нее с тех пор, как у меня обозначилась грудь и раздались бедра, и Серый Костюм действительно не ошибся: чего-чего, а времени у меня сейчас навалом. Но между тем моментом, когда я начала заигрывать с ним, и мгновением, когда мои губы оказались возле его теплой загорелой кожи, игра изменилась.

Мне захотелось его поцеловать.

Я резко отодвинулась.

Он смотрит не на меня, скорее — сквозь меня.

— Это вряд ли, — отвечает он, и выговор у него такой, что толком не понять, откуда он.

Я открываю рот, чтобы возразить, но не нахожу слов — бравада, за которую я так долго цеплялась, куда-то испаряется.

Меня душат эмоции, щеки заливает краска стыда — я поднимаюсь на нетвердых ногах и пересаживаюсь на другое место, подальше от Студентика и всех остальных, и начинаю смотреть на воду, текущую под рельсами.

Когда-то мой отец владел акциями этой железной дороги — в то время я была еще девочкой и жила сладкой жизнью. Это было до краха. До того, как мы лишились всего. До того, как он совершил самоубийство.

Я достаю из сумочки письмо — потрепанный конверт, помятая бумага — и перечитываю его, цепляясь за слабую ниточку надежды, которая позвала меня в Ки-Уэст.