Последний побег - [27]

Сообразив, что слишком долго смотрит на Джека, Хонор поспешно отвела глаза и тут же поймала на себе пристальный взгляд Доркас Хеймейкер. В отличие от остальных членов своей семьи, Доркас не улыбалась. Она постоянно хмурилась, напоминая Абигейл. Хонор опустила голову. Неужели все американские женщины такие недружелюбные и озлобленные?

Нет. Хонор мысленно поблагодарила судьбу за встречу с Белл Миллз.

* * *

Фейсуэлл, Огайо

14 июня 1850 года

Дорогая Бидди!

Пишу письмо, сидя на переднем крыльце дома Адама и Абигейл в Фейсуэлле. Это одно из преимуществ американских домов: у большинства есть большое крыльцо, где можно и дышать свежим воздухом (что особенно приятно, когда есть ветерок), укрывшись от солнца в тени навеса. Здесь очень жарко, жарче, чем у нас в Дорсете. Говорят, в июле и августе будет еще хуже. Изнуряет не столько жара, сколько высокая влажность. Ощущение такое, что постоянно находишься в облаке пара. Платье вечно сырое, волосы вьются от влажности, и иногда мне бывает трудно дышать. В такую жару трудно найти в себе силы заняться работой. Я часто думаю о тебе и жалею, что мы так далеко друг от друга. Будь ты здесь, мы бы с тобой разговаривали, смеялись и вместе шили. Тогда мне было бы не так одиноко в этом чужом, странном месте. Если бы со мной находилась Грейс, все было бы иначе. Она превратила бы нашу жизнь в удивительное приключение, какое пророчило название корабля, что привез нас сюда. А без нее моя жизнь — суровое испытание. Мне бы очень хотелось написать тебе, что новая жизнь в Огайо приносит только радость. Я знаю, ты именно этого мне и желаешь, да я и сама не желала бы себе иного. Но честно признаюсь тебе, Бидди, если бы я могла еще раз пережить путешествие морем, я бы немедленно вернулась домой. Тут меня ничто не держит.

Я не хочу показаться неблагодарной. Адам Кокс принял меня радушно, хотя его явно смущает, что я живу в его доме без Грейс, которая оправдала бы мое присутствие. Возможно, он сам не знает, что думать по этому поводу. Подозреваю, что за него будет думать Абигейл.

Я пытаюсь быть справедливой. Абигейл тоже приняла меня хорошо, по-своему. Когда я только приехала, она обняла меня, как это принято у американских женщин; мне пришлось замереть и не морщиться. Потом она расплакалась и сказала, что ей очень жаль Грейс, и она надеется, мы с ней будем как сестры. Однако с тех пор вела себя вовсе не по-сестрински. Иногда я замечаю, как Абигейл смотрит на меня украдкой — и в ее взгляде нет дружелюбия, — хотя она и пытается скрыть свою неприязнь: спрашивает о моем самочувствии, предлагает чашку чаю или вдруг начинает кашлять. За всем, что она говорит и делает, ощущается несгибаемый стержень непреклонного духа. Какими бы ни были ее планы в связи с приездом Грейс, теперь они нарушены. А Абигейл не любит, когда что-либо расстраивает ее планы.

Это, конечно же, нелегко, когда неожиданно приезжает совершенно чужой человек и поселяется у тебя в доме, особенно если в доме царит беспорядок, как у Абигейл. У нее нет никакого домашнего распорядка; я до сих пор не понимаю, когда у них, например, банный день. Или в какой день недели она печет хлеб. Больше всего меня поражает, что кухня — вовсе не центр уюта в доме. У мамы в кухне я всегда ощущала, что нахожусь в чистом, теплом и светлом, а главное — счастливом месте. В маминой кухне все горести отступают, даже когда у тебя есть повод для грусти. А кухня Абигейл, напротив, темная, мрачная, душная. Производит впечатление некоего временного пристанища. Нельзя чувствовать себя как дома в месте, которое буквально пронизано неустроенностью. Мне бы хотелось вычистить эту кухню, проветрить ее как следует и разложить все по своим местам. Я пыталась навести порядок — очень тактично, чтобы не обидеть Абигейл, — но у меня не получилось. Она ничего не говорит, когда я подметаю или мою полы, но, когда я однажды расставила посуду в буфете по-новому, чашки — к чашкам, тарелки — к тарелкам, на следующий день вся посуда снова стояла в беспорядке. И каждый раз, когда Абигейл что-то делает в доме, она стонет, кряхтит и гремит всем, что под руку попадется, мне сразу хочется заткнуть уши.

Может, тебе будет проще понять, что собой представляет Абигейл, если я скажу, что она шьет одеяла из больших лоскутов, причем шьет с изнанки, пряча неаккуратные стежки в швы между кусками ткани. В последний раз мы с тобой шили нечто подобное, когда только учились держать иголку!

Но я напрасно злюсь. У Абигейл тоже есть свои горечи и печали. Она недавно потеряла мужа, он умер от чахотки, а до этого долго болел. Они с Мэтью были женаты три года, но Бог так и не дал им детей. Абигейл, наверное, страдает. Хотя, разумеется, мы с ней об этом не говорили.

Вероятно, все дело во мне. Я чувствую себя неприкаянной с тех пор, как покинула родной дом — а до этого, сказать по правде, предательство Сэмюэла потрясло меня до глубины души. Вот почему все вокруг видится мне в мрачном свете. Мы являем собой странную троицу: я, Абигейл и Адам, — нас держат вместе не узы родства, а узы долга. Вот почему мне неуютно в их доме. Мое положение здесь шатко. Прожив двадцать лет в любящей семье, теперь я осталась совсем одна, в растерянности и страхе.