Последний парень - [2]

Весной троим ребятам пришли повестки. Еще крепче сблизился с нами, четырьмя оставшимися, Ванюшка. Видно, подле нас он чувствовал себя менее обойденным. Ведь еще не все в армии, не все воюют…

Но настал и наш черед. Это было в октябре, когда в колхозе уже отстрадовались и выкопали картошку. Стояли чудесные дни, сухие, теплые, безветренные. Золотая листва плотно застилала землю, на опустевшие жнивья вылетали по утрам косачи, в высоком небе призывно курлыкали улетающие на юг журавли. Казалось, везде на земле воцарились мир и покой…

В этот день мы с Пашкой Филипповым возили капусту. Запыхавшаяся Тонька, прибежавшая прямо в поле, подала нам повестки.

— Двоим? — спросил Пашка.

— Митьке с Шуркой тоже.

Повестки были краткими. К такому-то числу, к такому-то часу, с кружкой, ложкой и парой белья явиться в райвоенкомат. Ехать нужно было на следующий день.

Мы выпрягли лошадей и пошли в контору. Председатель поглядел на повестки, вздохнул и велел кладовщику Тихонычу выдать нам по три килограмма пшеничной муки и два килограмма масла на четверых.

Хозяйка, у которой я жил на квартире, замесила муку в квашне, заодно высыпала туда и свои два килограмма, которые ей дали на неделю, сложила мне наутро весь хлеб в фанерный чемодан, поцеловала в щеку, смахнула слезу и ушла на работу.

У ребят были матери, они прощались с ними дома, а у меня родителей не было. Я постоял на берегу возле лодки, в которой нам предстояло ехать. Пароходы уже с месяц не ходили, и почти двести километров до района приходилось плыть вверх по реке на гребях. Возле лодки еще никого не было, собирался накрапывать дождь, и я пошел последний раз в контору. В ней было светло и пусто. Вдруг я вспомнил, что никому не отдал ключ от шкафа, и как раз в это время зашел председатель.

— Кому отдать ключ? — спросил я его.

— Да хоть мне.

Он вздохнул, взял ключ от висячего замочка, которым закрывался конторский шкаф, и сел к столу.

— Однако Тоньке придется браться счетоводить… Как думаешь, справится?

— Научится…

— Третьего счетовода забирают… — Он еще раз вздохнул. — А может, еще не возьмут тебя… Шурку вон сколько раз в район вызывали. Комиссию пройдет — и обратно.

— Пишут — с кружкой и ложкой.

— Это, однако, всегда так пишут. Может, еще вернешься… А возьмут, может, ребят где своих увидишь, сказывай привет. Ничего, мол, мы без них тут… Справляемся… Ну, я, однако, пошел… — сказал он, подымаясь. — Счастливо тебе. Может, еще вернешься…

Он крепко пожал мне руку и ушел, не закрыв за собой дверь.

Почему-то вспомнилось, как он меня несколько раз ругал за то, что я свистел в конторе («весь колхоз просвистишь»), и мне стало грустно. Я тоже уже собрался идти, но в это время, переваливаясь с ноги на ногу, на крыльцо поднялся с мешком в руках Ванюшка.

— Уф-ф, уморился… Прямо из кузни… Думал, не успею.

Он присел у двери на лавку, где обычно сидел, и в мешке глухо стукнули какие-то жестянки. Посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбка получилась жалкой и грустной.

— Уезжаешь, значит?

— Уезжаю.

— Уезжаете… Последние парнишки.

— Все девки теперь твои, — неумело попытался я его утешить.

— Да ну их… Лучше бы и я с вами.

Видно было, что он хочет еще что-нибудь сказать, но, как обычно при расставаниях, уже ничего не мог придумать. Только грустно улыбнулся.

— Вот я тебе принес, — спохватился он и, засунув руку в мешок, достал самодельный котелок. — Варить по дороге в нем будешь, а может, и дальше сгодится…

— Ванюшка! — воскликнул я. — Зачем же ты свою картину…

На дне котелка была нарисована эмалевыми красками голова богатыря и облака на лазоревом небе.

— А мне не жалко. Война кончится, другую… Я всем ребятам ее на дны вставил. На бока колхозной жести хватило, а на дны нет.

— Друг ты мой, Ванюша…

Я обнял его, и он вдруг зарыдал у меня на плече.

— Один теперь остаюсь.

Потом мы вместе пошли на берег. Подошли остальные ребята и провожающие. С покрасневшими от слез глазами Ванюшка вручил каждому по котелку и каждого по очереди обнял.

Мы оттолкнулись от берега. Заскрипели в уключинах тяжелые греби. Начинался тихий и нужный дождь. Он барабанил по нашим котелкам, ручейками, словно слезы, сбегая по их гладким бокам. На повороте мы в последний раз оглянулись. Несколько человек махали с берега платками. Чуть в стороне, скособочившись, стоял Ванюшка и тоже махал фуражкой. В холщовом фартуке, с непокрытой головой. Последний парень в нашей деревне.