Последний ответ - [3]

Он меня подловил. Теперь я был вынужден импровизировать, чтобы не оказаться в дураках перед многотысячной аудиторией. Я не имел ни малейшего представления о том, что мог Эйнштейн оставить на дне чернильницы.

Мне стоило немалого труда разобраться даже в том, что было изложено в его книгах, однако я предпочел броситься напролом, рассуждая вслух:

— Ну что же, теперь, когда мы имеем возможность взглянуть на исследования Эйнштейна с некоторого расстояния, создается впечатление, что чего-то здесь недостает. Он начал формулировать свою теорию относительности в тысяча девятьсот пятом году, а в двадцать первом получил Нобелевскую премию, однако вовсе не за эту теорию, сделавшую его знаменитым…

— Что ж, вполне логично, — авторитарным тоном перебил меня профессор. — Ведь даже сам Нобелевский комитет не мог постичь суть относительности. Эти люди боялись вручить премию за теорию, которая впоследствии могла оказаться ошибочной. Поскольку никто не сомневался в том, что Эйнштейн — гений, ему дали Нобеля за исследование более прикладного характера — «За объяснение закона фотоэлектрического эффекта».[3]

— Я собирался сказать вот о чем. Между девятьсот пятым и двадцать первым годами, будучи относительно молодым человеком, Эйнштейн совершил невероятные открытия, по сравнению с которыми — вот что странно — все его достижения за последующие тридцать четыре года жизни выглядят не столь впечатляюще.

Я сконструировал эту фразу, воспользовавшись хронологическими данными из книги, автор которой сидел рядом и просто кипел от гнева.

— Так, значит, молодой человек, и квантовая статистика Бозе — Эйнштейна, и единая теория поля — это для вас сущие пустяки! — заявил он.

— Как явствует из самого названия, упомянутые вами статистические данные он опубликовал совместно с молодым индийским физиком, который их и обсчитал.[4] А единая теория поля так и осталась несбыточной мечтой. — Я защищался из последних сил. — Эйнштейну до конца жизни не удалось привести к общему знаменателю все известные на тот момент физические явления.

По мрачному взгляду Эрнана я догадался, что вышел за рамки дозволенного. А вот Хуанхо Боннин явно намеревался на последних минутах передачи выставить меня полным дебилом.

— Итак, этот господин, которого мне, к сожалению, не представили, утверждает, что величайший гений современной науки попусту растратил вторую половину своей жизни! — произнес наш гость. — Эйнштейн опубликовал расчеты, ему не принадлежавшие, и безуспешно пытался сформулировать некую теорию. Правильно я вас понимаю?

— Нет, неправильно. Моя гипотеза такова: в это время Эйнштейн совершил еще ряд первостепенных открытий, но по каким-то причинам не сделал их достоянием гласности, — отозвался я, хорошо понимая, что уладить дело миром не представляется возможным.

— Ну и что же это были за причины? — саркастически поинтересовался профессор. — Всем ведь известно, что Эйнштейн обожал находиться в центре внимания.

— Справедливо. Однако при этом он знал, что его формула Е = mс² породила атомную бомбу. Это могло сделаться достаточно веской причиной для замалчивания других открытий, к которым человечество было еще не готово. Вот почему, быть может, Эйнштейн унес в могилу свой «последний ответ».

Из-за стекла радиорубки Иветта снова показала мне ножницы. На сей раз указание предназначалось для меня. И уже через несколько мгновений прозвучал сигнал об окончании часа, отведенного для нашей радиопередачи. Как только время истекло, автор «Относительно ясного Эйнштейна» порывисто вскочил из-за стола. Профессор был явно вне себя от злости. Какой-то заштатный журналистишка к концу программы похитил у него центральную роль, принадлежавшую ему по праву!

Эрнан отправился следом за профессором.

Тот уже твердым шагом покидал студию, однако на ходу успел бросить мне грозную фразу:

— Мы еще поговорим.

Эксперимент с моим участием в программе завершился самым плачевным образом. Меня утешало только то, что я выступал в прямом эфире не по своей прихоти. Как бы то ни было, я понимал, что скандал разразится и расплачиваться за все последствия предстоит именно мне.

Ветер на улице был не по-майски холодный и резкий. Уже собираясь оседлать свою «веспу», я увидел, как отворилась дверь нашей редакции. Охранник обращался явно ко мне, размахивая какой-то бумажкой. Подозревая, что несчастьям моим конца не предвидится, я поплелся в его сторону, ожидая упреков даже от этого скромного служителя.

К моему удивлению, охранник ограничился тем, что протянул мне конверт и пояснил:

— Пока шла передача, какой-то радиослушатель доставил это для вас.

Я с удивлением принял из рук в руки маленький конвертик и увидел, что на нем действительно проставлена моя фамилия.

— Он что-нибудь передал на словах?

— По правде говоря, я никого не видел. Конверт я нашел на стойке для посетителей, когда вернулся из уборной.

Охранник поспешил вернуться в здание. Там зазвонил телефон.

«Очередной радиослушатель», — подумал я, заводя мотор.

Чтобы получше рассмотреть конверт, я поднес его к передней фаре и снова прочел свою фамилию, написанную в традициях старинной каллиграфии. На обратной стороне обнаружилась надпись, от которой мне стало не по себе: