Последний остров - [32]

Справа за дождевым сеевом угадывались слабые и редкие желтки нечаевских огоньков, слева — хутора Кудряшовского.

Хмельной от голода (за весь день и маковой росинки во рту не было), уставший до равнодушия, мокрый и разобиженный на самого себя за этот непонятно упрямый зов еще на одну встречу, Мишка с трудом поднялся к ближайшей ели, разгреб под кроной хвою, сел на сухое, привалившись спиной к шершавому стволу, и блаженно вытянул гудевшие ноги. За четырнадцать лет своей жизни Мишка так и не научился ходить, все бегом да бегом, и порой в обыденку столько «накручивал» километров, иному хватило бы на неделю, а то и на месяц, зато и видел он поболе других, хотя самому без конца казалось, что всюду не успевает, где-то без него происходит самое интересное, и ему, наверное, не хватит даже такой длинной жизни, как у деда Якова, насмотреться, нарадоваться увиденному. И в такие вот тревожные минуты ему хотелось как можно быстрее так наловчиться в своей лесной работе, чтобы успеть в собственной жизни натворить превеликое множество всяческих нужных и полезных дел.

Он почти равнодушно отметил появление на прибрежной дороге четырех порожних подвод, вернее, не само их появление, а как они ему привиделись — хотя и ночь, и ненастье, а все равно, на фоне озерной шири любое движение различимо, только в этакую пору оно почти нереальным кажется, придуманным, вот и подводы представились Мишке заблудившимися старинными кораблями в чужом фиолетовом море.

Как будет дальше Мишка уже примерно знал. Антипов обалдеет при виде мужиков, явившихся к шапочному разбору, не поверит им на слово, что лес перевезен не на курорт, а в Нечаевку, распряжет одну из лошадей и вершной сгоняет к пожарке лично убедиться в случившемся.

Так все и получилось.

Когда Антипов возвращался нижней береговой дорогой от пожарки, Мишка уже подошел той же дорогой к Нечаевке. Здесь, возле огорода крайнего в околотке дома, дома Мишки Разгонова, они и встретились. Дорога не торная, узкая, больше на тропинку похожая, юлившую между озером и прижатыми почти к самой воде плетнями огородов, что спускались сюда от каждого подворья деревни.

Дождь вроде бы чуть поутих. Объявилось какое-то свечение — то ли где-то в неопределенной стороне поднебесья зарождалась зорька, то ли редеющие облака стала пробивать матовым светом луна, но это слабое и эфемерное пока свечение развиднело озерную поверхность, резче обозначило сплошную стену огородного тына, увитого сухими прошлогодними космами вьюнов, хмеля, крапивы.

Антипов рванул поводья и развернул лошадь боком, загораживая Мишке дорогу:

— Попался, вражонок!

— Ага… И ты попался, Антипов! Слезай с коня!

— Ах ты, недомерок! Тут не лес тебе, тут я из тебя счас… бешбармак…

Он пьяно выругался, остервенело задергал поводья, направляя похрапывающую и крутящую головой лошадь прямо на Мишку.

«Затопчет ведь, — мелькнуло в голове у мальчишки. — Вот зараза этот Антипов, совсем без креста и совести…»

— Трус! — крикнул срывающимся, отчаянным голосом, невольно шагнул назад и чуть в сторону, к воде, но тут же опомнился, взмахнул кнутом. Однако не рассчитал, поторопился, хлопка путевого не получилось, и он споткнулся о выброшенные волнами на берег корни шилушника. Падая навзничь, Мишка увидел мелькнувшую над ним длинную тень — умница лошадь, взвившись на дыбы и сбросив седока, перемахнула через упавшего мальчишку.

Вместе с удаляющимся глухим топотом копыт раздался сухой хруст плетня — это Антипов пытался выдернуть кол, но кол, сломавшись в основании, держался тыном, вьюнами и хмелем.

— Не ломай изгородь, гадина, — вскакивая, крикнул Мишка, — не тобою ставлена, — и тут он уже спокойно, без всякой жалости вытянул кнутом Антипова вдоль спины.

И еще один раз удалось Мишке ожечь агента тягучим сыромятным ремнем, но уже более резко и встречь, не прицеливаясь, отчего тот дернулся, вскрикнул и кинулся на лесничонка, сбил его с ног, подмял, начал неумело волтузить куда попадя. Мишка вырывался, бил Антипова снизу коленями, бодался, извивался ящерицей, стараясь или перевернуться на живот, или высвободить руки — одна была подвернута за спину, другую Антипов придавил своим костлявым, как сучок, коленом.

В лицо Мишке шибануло винным перегаром, табаком и гнилой отрыжкой, его чуть не стошнило, но он не упустил момента, впился зубами во что-то мокрое, колючее, не то в подбородок, не то в скулу, и опять не рассчитал, прокусил кожу до крови.

Антипов взвыл и, чуть расслабившись, оказался под Мишкой. Теперь Мишка молотил агента, но соблюдал «правила улицы», в лицо и в пах не метил, а бил в бока, в живот, да еще старался удержаться наверху, отмахиваясь от длинных рук Антипова. Все же тому удалось крепко ухватить парня за грудки, потом приподняться — хватило же силы — и снова повалить Мишку. Но совладать с лесником, как ему хотелось, не мог — то ли Антипов не умел драться, то ли был слишком пьян. Мишка изворачивался, крутился злым и ловким волчонком, хотя доставалось ему больше от сухих, костлявых кулаков Антипова да все по лицу. Но агент постепенно слабел, трезвея и пугаясь отчаянности лесника.

Они извозюкались в грязи, в прибрежной тине. У Антипова забагровел и распух ременный след на лице, щеку и шею залила темная полоса крови от укуса; у Мишки бежала кровь из носа, один глаз заплыл, ныла левая рука, что-то с ногой случилось — сама собой подворачивалась.