Последний мужчина - [11]

А я же мужичок мастеровитый, — сам себя похвалил Тверизовский, погладив по лысине, и уже знакомо хихикнув. — Наштамповал подделок и начал ченч: давай менять свои карточки по двадцать пять эргов на настоящие четыре карточки по пять эргов. Где-где, шмокки, может, пацанята и ушлые, а со мной они лоханулись. За полдня накоммуниздил я у них карточек с полмешка — и смотался. Эх-ма…, — и дед внезапно умолк, ковыряясь в ухе.

— Ну и?…Что-то я того…, — непонимающе развёл руки Роман от нелогично прозвучавшей концовки. — Как же вас тогда прихватили?

— Прихватили?…О чём это я? — задумался старикан, потерявший нить рассуждений. — А-а-а…Хо-хо, — ехидно хохотнул пройдоха. — Дык, другие дебилы шмокки, что не успели поменять, попёрлися в Высший Совет с жалобой: дескать, чё хорошую услугу прикрыли, которую лысый дяденька-инопланетянин оказывал? Прид-дурки! Тогда-то Крэк с Бонзом меня и накрыли…

— Крэк — это тот, что меня задержал, а Бонз? — перебил деда Загорцев.

— Крэк, а такоже Бонз и Рубби — одна шарага. Эти дятлы себя этиками называют. Бонз у них за главного канает.

— А вы, Борис Абрамович, значит, гонками в космосе увлекаетесь, — уважительно сделал вывод Роман.

— Да не, какие гонки, — хихикнул тот. — Нет у меня допуска к ракетам.

— Для чего же вам карточки? — подивился Роман.

— Просто так. Привычка, — растолковал ему Тверизовский. — Должен же я чем-то заниматься? Вот по той же ерунде я и с компьютером «Тау» запалился.

— Компьютер «Тау»?

— Ну да. Тебе квартиру дали?

— Дали.

— Комп есть?

— Есть.

— Какой марки?

— Какой марки?.. «Эталон». На кварках!

— То-то и оно. У меня тоже «Эталон». А «Тау» — забойный навороченный комп. На монополях! Через него таутикашки голосуют. Приходит, допустим, взрослый тау домой и видит, что на компе горит специальная сигнальная лампочка. Ага, значит, будет обсуждаться важная проблема. Он прикладывает руку к этому… к сенсору — и когда надо голосует или выступает.

— Занятно.

— Про то я вынюхал у соседа, — сделал необходимое пояснение Тверизовский. — Мы с ним на одной площадке живём. Туканом его зовут. Я его по-свойски Тюхой окрестил. И жутко мне стало завидно, — азартно потёр дед ладони сначала об лысину, а затем о брюки в области коленей, — что какой-то Тюха-Занюха имеет право голоса, а я — великий комбинатор — нет. А надобно тебя просветить, Ромашка, что тау — народ слабый телом. Не как мы — имперские. Мы же две бутылки кочерыжовки на рыло выжрем — и ни в одном глазу. А они по этой части — вообще ни-ни. Слабаки!

— Как укчи?

— Во-во! И, усеки, Ромашка, — со злобной ожесточённостью заёрзал Борис Абрамович по дивану, — что ни в Котоне, ни в других городах и весях ни водочки, ни пивка, ни даже кофейку нетути. Голяк. Таутиканцы не то чтобы пресекают это дело на корню, а просто не тянет их на баловство. Порода такая. Но я ж паренёк мастеровитый. Просёк, что в окрестностях произрастает травка. Маненько стимулирует. Короче, малый допинг — посидеть, почифирить. Вот отварчиком этим я Тюху и угостил. Часа два его подбивал. Он чашечку на грудь принял — и брык на пол. Скабадыкнулся. Ну вот, Тюха дрыхнет, а я его куриную лапку прикладываю к сенсору. Действую-злодействую.

И пошёл политический процесс! — зажмурился от удовольствия Борис Абрамович. — Я выступаю, голосую…Жаль, на призывах переселения тау на нашу землю обетованную меня и повязали.

— Прошу прощения, коли что не так, — извинительно приложив ладонь к сердцу, перебил его менее опытный соплеменник. — Я же не прокурор, но что вас раз от разу тянет на глупости? Чудно же…

— Сам дивлюсь, — признался тот. — Наверное, то меня подтыкает, что я тута — не пришей к кобыле хвост. Что мне тау — до фонаря, что я — им.

— Отсутствует референтная группа, — переиначил прозвучавшее признание внимательный слушатель. — Нет значимых для вас личностей и сферы приложения сил. Потому и исчез внутренний регулятор поведения.

— Во-во! — понравилась деду последняя формулировка. — Ишь ты, а ты, Ромаха, иногда в тему базаришь. Верно, регулятора у меня нет, зато кичман на меня есть.

— То есть, тюрьма, по-нашенски говоря? — проговорил Роман, окидывая взглядом просторное и светлое помещение.

— Для VIP-клиентов, — подправил его старик. — Даже решёток на окнах нету. Но стёкла — пушкой не прошибёшь. На первом этаже — приёмный покой. На втором — мы и роботы. На третьем и четвёртом — этики противные обретаются. Ну, то ись, Бонз, Рубби, Крэк. Туда доступа окромя них и судей никому нет. Нас туда только если на допрос или на суд поведут. А тюрем у таутиканцев ващще нету, потому как нет и лишения свободы.

— Как же они преступников наказывают? — не поверил ему Загорцев.

— Они последнего уркагана лет триста назад извели, ровно таракана дустом, — зевнул Тверизовский. — У них бывают лишь эти…оступившиеся. Да и из тех один я остался — если верить Крэку. Да вот ещё ты, Ромаха, ко мне приблудился. Таутиканцы же очень послушные. Дисциплина — прежде всего! — дребезжащим металлическим голосом добавил он, явно кого-то передразнивая.

Тут Борис Абрамович многозначительно и театрально воздел палец к потолку. И они с соратником по несчастью дружно рассмеялись.