Последний леший - [59]

— И что ж ты, так и ушел? — удивился Сухмат.

— Ну, не ломиться же силой…

— А почему бы и нет?

— Так он же дома был, а дом — священен! — рассердился Рахта, вот если бы где на улице — я б все высказал!

— А что, тюрки чтят дом?

— Да, как и мы.

— Ладно, — смирился с поведением друга Сухмат, — рассказывай, что дальше было! Ты, как я полагаю, этого дела так не оставил, пришел снова на следующее утро?

— Нет, утром у меня было другое дело, — поправил Рахта, — а пришел я к дому Довшана к полудню только. Смотрю — посреди двора: гора!

— Гора? — удивился Нойдак.

— Ага, гора! — подтвердил Рахта, — потом пригляделся, а это человек, вернее, часть человека, короче — это брюхо было… Этого самого Довшана.

— Брюхо? — не понял Сухмат.

— Вот-вот, именно, — кивнул Рахта, — ни до этого, ни после я ни у одного смертного такого брюха не видывал. Но и сам турок был не мал, с тебя ростом, Сухматий, не меньше, руки толстые, как бревна, морда здоровая, бородатая, вся в шрамах. Бывал, видно, в сече не раз. Он, как увидел меня, спрашивает, тот ли я, кто вчера к нему в гости заходил, да не дождавшись, ушел? Ну, отвечаю, тот, а сам пока ничего не прибавляю. А он сразу — я, говорит, этого слугу прогоню, зря мой плов лопает, опозорил — говорит — меня! Чтобы ко мне силач пришел, а я его не принял, в дом не пригласил… Позор, говорит, на мою седую голову!

— А что, голова у него действительно седая была?

— Скорее лысая, — ответил по ходу рассказа Рахта и продолжил, — короче, пригласил он меня в дом, усадил за стол, и выносят тут мне разные яства, а Довшан — угощает, нельзя, мол, гостю хозяина обижать…

— И как, накормил?

— Накормил — не то слово, закормил чуть не до смерти. Я еще приостановиться хотел, намекнул, что мы, русы, всухую не привыкли! Я-то думал, обрезанный, вина, небось не употребляет… Какое там, только и намекнул, как заносят кувшинчик ведер в сорок, а борец говорит — это мы сейчас с тобой пробовать будем! Короче, пришлось мне похуже, чем даже когда твоя мамаша потчует…

— Ну, а бороться?

— Какое там, я только намекнул, за чем приехал — а он мне говорит: мы ж только покушали, если сейчас схватиться, все обратно полезет, да и сладкое еще впереди! Так и не удалось мне в тот день с ним силой помериться!

— А на следующий день?

— На следующий день он сам предложил мне единоборство — кто больше съест!

— Ну, и чем кончилось?

— Вечером он признался, что до сих пор не встречал никого, с кем была бы борьба на равных! — уклонился о ответа Рахта.

— Ладно, братишка, не тяни, скажи прямо, поборолся ты с этим Довшаном или нет?

— На четвертый день понял я, что если и дальше так будет продолжаться, у меня тоже такое же брюхо вырастет. Поэтому я ему, там мол и так, приехал я сюда силой меряться, а не брюхо наедать!

— Ну, и?

— А он отвечает — был бы помоложе, непременно бы тебя уложил, но вот, мол, беда… Как мы с тобой бороться будем, ведь надо друг дружке за пояса взяться — давай, попробуем? Попробовали — ни у меня руки до него не дотягиваются, ни у него до меня — брюхо преогромное мешает! Вот, говорит Довшан, потому я уже и не борюсь больше…

— Так и не поборолись?

— Так и не поборолись!

Через некоторое время и до Нойдака дошел весь юмор положения и он присоединился к смеющемуся Сухмату. Наконец, путники насмеялись вволю и, уже посерьезнев, продолжили свой путь.

— Люди, конечно, разные бывают, одно говорят, другое делают, — раздумывал вслух Рахта, — скольких знаю, сладких на язык, а отвернешься только — так и ужалят.

— Это уж точно! — отозвался Сухмат.

— Наоборот тоже бывает, но реже, — продолжал философствовать Рахта, — я опять про этого толстопузого Довшана вспомнил.

— И что же этот Довшан?

— Идем мы по базару, чего только там нет, фрукты да сладости, рыба да икра, мясо да птица… А лошадки хороши там, на том базаре, хороши, резвы, изящны… Так я про Довшана. Он впереди идет, народ брюхом расталкивает. Купцы да торговцы, видать, уже знают, каково бывает, когда этот пехлеван за покупками гуляет! Базар-то тесный, лавчонки друг рядом с другом стоят, повозки и лотки проходы перегораживают. А Довшан-пехлеван знай себе вперед идет, ни на что внимания не обращает. Торчит лоток с товаром в проходе — сковырнет, и не заметит. Застряла телега, проходить мешает — так он ее брюхом раз — и сдвинул, потом купчишке раскатившиеся дыни собирать, да еще хорошо, если дыни, а то ведь и посуда бывает — побьется! И не пожалуешься…

— Так чего, на него управы нет, что ли? — удивился Сухмат, привычный к княжескому суду.

— Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят — а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя — еще и штраф!

— Ладно, посмешил! — махнул рукой развеселившийся Сухмат, — Но ты о чем-то другом начал.

— Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю…

— Брюха?

— Не, Довшана, — скупо улыбнулся Рахта, — а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет — никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой — кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти — орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю — ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он — плечами пожал и отвечает — дети, мол…