Последний Ковчег - [2]

Выслушав просьбу Дуга, Старый Том не стал отмахиваться и затыкать уши и пятнами не пошел, а было бы смешно, – кожа у Старого Тома черная, как копоть на стенах: был бы виден на ней румянец или нет? А вот если бы Том побледнел, это бы было видно?

Старый Том смотрел не на Дуга, а на свои руки, рассматривал грязь под ногтями. Потом поднял голову, посмотрел куда-то Дугу через плечо и снова уставился на свои руки.

– Как? – наконец спросил Старый Том. – Как ты до этого додумался, мальчик? Сам или подсказал кто?

Дуг пожал плечами. Да, сам. Что тут такого? Наверняка есть какой-то способ нарушать правила. И наверняка кому-то это уже приходило в голову. А значит, это возможно.

Дуг разволновался. Он репетировал, просчитывал все возможные ходы загодя множество раз, думал, что будет говорить. А вместо этого растерялся и выпалил:

– Она очень больна, ты же знаешь! Я… мне нужно получить работу в медицинском отсеке! Помоги мне!

Старик замахал руками, давая знак немедленно замолчать:

– Тише ты. Ну что как маленький, на людях… Послушай. Дай мне подумать. Пойдем.

Пока Старый Том умывался и собирал вещи, он бубнил себе под нос, сыпал проклятиями. Получалось не злобно, скорее его низкий голос переполняла досада, а еще – тревога. Дуг терпеливо ждал в углу комнатки.

Том долго молчал, до самой развилки, где слева начиналась череда семейных кают, а справа – общая казарма, в которой жил Том. Дуг ждал. Он уже понял, что Том не откажет.

– Конечно, обменяться работой можно. Было бы с кем и на что менять. Это все не так работает, как ты себе воображаешь, и поверь мне, мальчик, за все надо платить. И чаще всего это дорого, дороже настолько, что игра свеч не стоит, понимаешь меня? – Он вздохнул. – А ведь из тебя бы вышел отличный помощник. Мы все думали, что ты пойдешь мне в помощь, я заранее договорился, ради твоего отца…

Дуг пожал плечами. Теперь, когда он вырос, они с Томом почти сравнялись по росту. Старик не отводил взгляд.

– Иди к матери. Вечером зайду, попытаемся что-то сделать.

Где-то за стенами Ковчега бурлил Мировой океан, огромная масса очень холодной воды.

* * *

Мамина кожа обгорела от химикатов, не на всем теле, только на тех участках, что оставались открытыми и беззащитными перед ядовитыми парами прачечной: руки – как будто мама носила тонкие пунцовые перчатки, щеки – как будто мамино лицо всегда покрывал нездоровый румянец.

Дуг ее очень любил, помогал как мог, и почти всегда оказывалось, что толком ничем не мог помочь. Про его идею обменяться работой мама ничего не знала. Конечно, со временем (если все получится и Дуг сможет все это провернуть) она так или иначе узна́ет. Но пока так. Мама готовила его к стажировке в котельной, ушивала провалявшуюся в шкафу долгие десять лет форму отца.

Мама волновалась не только о Дуге, о Саше, например, тоже. Саша росла без матери и продолжить работу вырастившего ее отца физически не могла – на трубопровод девочек не берут. А значит, у Саши был выбор – пойти на ту стажировку, где больше всего нуждались в новых руках. Новые руки нужны были в прачечной, это раз. В помощь ослепшей дряхлой бабушке Агате, это два. Все это было решено и объявлено на последней Проверке.

Мама боялась, что Саша выберет работу в прачечной, чтобы быть ближе к ней и Дугу, боялась не без оснований, потому что Саша, скорее всего, так и поступит, это понимали все – и Дуг, и мама, и Сашин отец. Дуг уже даже успел поссориться с Сашей по этому поводу, вернее ссоры как таковой не было – Саша так упрямо отказывалась обсуждать грядущую стажировку, что было понятно и без слов: она уже все решила. Дуг пробовал спорить, потом плюнул. Пришел вечером домой в каюту и бросил в сердцах, ни к кому конкретно не обращаясь: «Кто придумал эти дурацкие правила!»

Ясно кто – Капитан много-много лет назад. Об этом нельзя было говорить вслух, тем более выказывать недовольство. Мама сразу набросилась на Дуга: везде есть глаза и уши, даже в закрытой изнутри каюте, и все так или иначе всплывет на следующей Проверке.

Правила, какими бы невыполнимыми и неудобными они ни казались, выполнялись безотступно. Даже если они годами дискредитировали себя, их надо было соблюдать. После Восстания, когда много здоровых работников погибло, с работой началась еще большая несуразица и путаница, но менять правила – никто не смел о таком и помыслить!

Дуг знал, что правила нерушимы даже для тех, кто живет наверху. И что даже там не смеют от них отступать. Столько, сколько плыл Ковчег, то есть всегда, деторождение строго контролировалось, дабы сохранить баланс, не допуская ни перенаселения, ни вымирания колонии. Если душ на Корабле становилось слишком мало, нужно было зачать нового человека, и никто не спрашивал твоего на то согласия. Если слишком много – такого ни разу еще, сколько помнил себя Дуг, не случалось – наверняка бы они решили эту задачу. Даже думать противно, как.

При этом у каждого – от мала до велика – на Ковчеге была своя функция и своя роль. С появлением новых людей роли передавались от матери к дочери, к сыну – от отца. Исключения и накладки возникали, но решались они только через Проверки, и зачастую решения эти были абсурдны и практически невыполнимы. Деньгами на Ковчеге не пользовались. Дуг знал о том, что такое товарно-денежные отношения, только из рассказов Учительницы, извращенных бесконечными восхвалениями мудрости Капитана. И от матери немного знал. Только после Восстания и гибели отца она вообще боялась что-либо говорить и рассказывать о прошлой жизни – жизни до Корабля – даже ему, Дугу. Мама только раз осмелилась на отчаянный шаг – пойти против Проверок и выбить их семье отдельную каюту. За что и расплачивалась до сих пор изъеденной кожей и испорченными легкими.