Последний Катон - [49]

Фараг прервал меня, когда Вергилий с Данте стояли перед ступенями. Так вот, поднявшись на них, Вергилий говорит своему ученику, чтобы он смиренно просил ангела открыть засов.

И я, благоговением объятый,

К святым стопам, моля открыть, упал,

Себя рукой ударя в грудь трикраты.

Семь «P» на лбу моем он начертал

Концом меча и: «Смой, чтобы он сгинул,

Когда войдешь, след этих ран», — сказал.

Тогда ангел вытаскивает из-под одежды цвета золы или сухой земли два ключа: серебряный и золотой; вначале белым, а затем желтым ключом он, по словам Данте, открывает замки:

«Как только тот иль этот ключ свободно

Не ходит в скважине иль слаб нажим, —

Сказал он нам, — то и пытать бесплодно.

Один ценней; но чтоб владеть другим,

Умом и знаньем нужно изощриться,

И узел без него неразрешим.

Мне дал их Петр, веля мне ошибиться,

Скорей впустив, чем отослав назад,

Тех, кто пришел у ног моих склониться».

Потом, толкая створ священных врат:

«Войдите, но запомните сначала,

Что изгнан тот, кто обращает взгляд».

Хорошо, сказала я себе, если это не самый что ни на есть сборник инструкций для входа в Чистилище, то не знаю, что это вообще может быть. Несмотря на мой скептицизм, мне приходилось признать, что Глаузер-Рёйст был совершенно прав. Или по крайней мере так казалось, потому что мы не знали самого главного: где на самом деле находились Предчистилище, три алхимические ступени, ангел-хранитель и дверь с двумя ключами?

В обед, когда мы шли по вестибюлю тайного архива в сторону кафетерия, я вспомнила, что должна сообщить Глаузер-Рёйсту о временном перерыве в моем участии в расследовании.

— В воскресенье мне нужно продлить обет, капитан, — пояснила я, — и мне необходимо на несколько дней уединиться. Но в понедельник я обязательно вернусь к работе.

— У нас совсем нет времени, — сердито пробурчал он. — Только субботы вам будет недостаточно?

— А что такое продление обета? — поинтересовался Фараг.

— Ну… — смущенно ответила я. — Монахини ордена Блаженной Девы Марии продлевают свой обет каждый год. — Для монахини разговор о таких вещах — это разговор о самом личном и задушевном в ее жизни. — В других орденах послушники приносят вечный обет или продлевают его каждые два-три года. Мы это делаем каждый год, в четвертое воскресенье Пасхи.

— Обет бедности, целомудрия и послушания? — не унимался Фараг.

— Если быть точным, да… — ответила я, чувствуя все большую неловкость. — Но дело не только в этом… Ну, в этом, но…

— Что, разве среди коптов нет монахов? — выступил в мою защиту Глаузер-Рёйст.

— Есть, конечно, есть. Прости, Оттавия. Мне было очень интересно.

— Да ладно, ничего страшного, правда, — примирительно прибавила я.

— Я просто думал, что ты навсегда монахиня, — довольно не к месту пояснил профессор. — Очень хорошо придумано: продлевать обет каждый год. Так, если когда-нибудь передумаешь, можно спокойно уйти.

Ясный солнечный свет, косо лившийся из окон, на секунду ослепил меня. Сама не знаю почему, но я не сказала ему, что за всю историю моего ордена не было ни одного случая, чтобы кто-то ушел.

Как сложно понять пути Господни! Мы живем в абсолютной слепоте с дня нашего рождения до дня нашей смерти и не способны контролировать происходящее вокруг нас на том коротком промежутке между ними, который зовется жизнью. В пятницу вечером раздался звонок телефона. Мы с Фермой и Маргеритой были в молельне, читая кое-какие фрагменты книги отца Качорньи, основателя нашего ордена, и пытаясь подготовиться к воскресной церемонии. Не знаю как, но, услышав звонок, я инстинктивно почувствовала, что произошло что-то непоправимое. Трубку сняла Валерия, которая в этот момент была в гостиной. Минуту спустя дверь молельни тихонько открылась.

— Оттавия… — прошептала она. — Это тебя.

Я встала, перекрестилась и вышла. По ту сторону телефонного провода голос моей сестры Агеды звучал очень расстроенно:

— Оттавия. Папа с Джузеппе…

— Папа с Джузеппе?.. — переспросила я, потому что сестра замолчала.

— Папа с Джузеппе погибли.

— Папа с Джузеппе погибли? — наконец смогла выговорить я. — Да что ты говоришь, Агеда?

— Да, Оттавия. — Моя сестра тихонько заплакала. — Они оба погибли.

— Боже мой! — пробормотала я. — Что случилось?

— Авария. Ужасная авария. Их машина вылетела с дороги, и…

— Успокойся, пожалуйста, — сказала я сестре. — Не плачь перед детьми.

— Их тут нет, — простонала она. — Антонио увез их к своим родителям. Мама хочет, чтобы мы все съехались к ней.

— А мама? Как мама?

— Ты же знаешь, какая она сильная… — проговорила Агеда. — Но я за нее боюсь.

— А Розалия? И дети Джузеппе?

— Я ничего не знаю, Оттавия. Они все на вилле. Я сейчас туда выезжаю.

— Я тоже. Выеду сегодня вечерним паромом.

— Нет, — возразила мне сестра. — Не едь на пароме. Вылетай на самолете. Я скажу Джакоме, чтобы она послала людей встретить тебя в аэропорту.

Всю ночь мы провели в бдении, читая молитвы розария в гостиной первого этажа при свете расставленных вокруг нас на столах и камине свечей. Тела моего отца и брата еще находились в судебно-медицинском морге, хотя судья заверил мать, что рано утром нам отдадут тела, чтобы захоронить их на кладбище в усадьбе. Мои братья Чезаре, Пьерлуиджи и Сальваторе, вернувшиеся оттуда на рассвете, сказали нам, что они очень обезображены в аварии и что лучше не выставлять их в открытых гробах во время заупокойной службы. Мать позвонила в похоронное бюро, которое, похоже, было нашей собственностью, чтобы гримеры поработали над телами до того, как их привезут домой.