Последний Карфаген - [86]

— И тем самым погрешил бы против объективности!

— Объективность бывает только в фотоаппарате, потому что для этого там есть объектив, — ухмыльнулся Вохмин, закрывая за собой дверь.

— Для того чтобы иметь заблуждения, знания не нужны, — резюмировал профессор.

— Некоторым знания нужны для того, чтобы обосновывать заблуждения, — послышалось из коридора.

Онищенко и Аникин переглянулись. Такого поворота событий они не ожидали. Было совершенно ясно, что плюрализм Мстислава Григорьевича имеет определенную границу, которая пройдет на ближайшем экзамене, дабы оставить по ту сторону зарвавшегося студента. При этом зачетка, пестрящая оценкой «отлично», будет ставиться не в заслугу, а в упрек. Что поделаешь — диалектика…

— Доигрались, — совершенно точно определил состояние дел Онищенко.

Но на этом день искренности не кончился. Во время перерыва в курилке Вася Онищенко призвал Аникина простить Вохмину карточный долг, а Игорю посоветовал идти к досточтимому профессору с извинениями и рассказом о неуместной игре. На что получил полагающуюся ему порцию правды:

— Представь себе, Васёк, что Пушкину предлагают расцеловаться с Дантесом за минуту до дуэли! С тобой всё ясно, у тебя цель — любым путем получить диплом. Не-ет, ты не обижайся, я тебя не осуждаю, просто ты сам себя приземляешь.

— Спасибо, Игорь, за откровенность… — Онищенко еще решал, обидеться ему всерьез или нет, но в разговор вступил Аникин.

— Вот что, братцы, у меня остались деньги от родительского перевода, предлагаю пойти в кафе и отметить день искренности.

Предложение ни у кого не вызвало возражений, потому как ссориться никому не хотелось. За три года в маленькой комнатке они так надоели друг другу, что уже и не представляли себя вне своей компании.

В облюбованном студентами университета кафе можно было дешево перекусить и еще дешевле выпить, особенно если водку перемешивать с пивом, на чем и остановилась группа правдолюбов. Они произносили какие-то глупые тосты об истине, которую следует искать разве что на дне стакана со спиртным, мололи самую несусветную чушь, когда к их торжеству попыталась присоединиться Ирина Говорова, боевая (в прямом смысле слова) подруга Игоря Вохмина.

— Ну ты, милый, сегодня выдал! С каких это пор ты стал борцом за эфемерную истину?!

— Со вчерашнего вечера… — начал было отвечать Аникин.

— С каких это пор истина стала эфемерной? — зло вылупился на Ирину Вохмин. — Или, если правда неприятна, ее лучше не видеть?

— Бр-р-р… Заболевание серьезное, — угрюмо поставила диагноз Ира, — а что скажет больной по поводу высшего человеческого чувства — любви?

— Биохимические процессы и выброс гормонов, — рубанул Вохмин.

— Похоже, что на меня у тебя гормоны кончились, я, между прочим, поддержать тебя пришла, сбежала с социологии… — обида в голосе Иры была уже нескрываема.

— Культурология, социология — маразмология — понавыдумывали всякого фуфла! Пишут учебники, мол, не зря хлеб едим, — Аникин попытался направить разговор в иное русло.

— Знаешь, Ириш, — очень серьезно посмотрел на подругу Игорь, — я к тебе очень хорошо отношусь, даже лучше чем сам об этом думаю, но я тебя не люблю. У нас были нескучные ночи и веселые деньки… Нет-нет, постой, не уходи, я буду честен до конца. Я совершенно откровенно тебе заявляю, что ты лучше и чище меня… А я все три года косился на твою подругу Лику. Я и зашел к тебе в комнату из-за нее… Тогда… В первый раз… Но она ушла, а мы остались…

Над столом зависла неудобная тишина, и, казалось, сорвавшаяся с Ириной щеки слеза колокольным звоном ударит в опустевшее блюдце на столе.

Лика была местной, а родители Лики были какими-то крупными шишками. Лика была из высшего света и приходила к Ире расслабиться — выпить и покурить, да помыть кости общаговским парням. У Лики был шарм и ухажер на джипе.

У Иры были на глазах слезы. У Вохмина было гадко на душе, и он налил всем водки, а свой стакан протянул Ирине. Она, не задумываясь, выпила, промокнула кружевным платочком глаза и еще дрожащим, немного хриплым голосом сказала:

— Игорь, я тоже хочу сказать тебе комплимент… Этот бык на джипе, который Лику пасёт, он мизинца твоего не стоит… — развернулась и пошла в свою другую и уже новую жизнь.

Вохмин уронил голову на руки. Друзья молчали. Водка стала горче, а пиво кислее. Вкус правды более всего походил на вкус постоянной тревоги и бесконечной безысходности. За окном дымили непонятно какие реформы в непонятно какой стране, никак не приживалась американская мечта, зато русская тоска весело лилась в рюмки и граненые стаканы…

Вечером в гости пришел Медведчиков. Удивительно, но на лице у него не присутствовала обычная маска супермена, готового к разборкам в любое время и на любых условиях.

— Э, умники, я бы все же хотел узнать, вы всех спортсменов тупицами считаете?

— Правда в том, Лёня, — грустно ответствовал за всех Вохмин, — что всех нас никто не позовет в светлое будущее, — и достал из тумбочки припрятанную чекушку.

— Философия, — согласился Медведчиков и тоже достал из-за пазухи прихваченную для умного разговора емкость.

И разговор этот был в самом разгаре, когда дверь открылась, и на пороге появилась Лика. Взглядом с поволокой она прошлась по прокуренной комнате и остановилась на Вохмине.