Последний из оглашенных - [9]
— Свеженького ничего теперь нет. Все такие, как ты сейчас вспомнил, только хуже. Плебейский, низкий пошел анекдот — только про новых русских. Без чувства юмора, без гуманности. Ни тебе Чапаева, ни чукчи, ни армянского радио. Ушло вместе с империей.
— А еврейские куда тогда делись?
— Не знаю. Может, уехали на историческую родину.
— Значит, ни литературы, говоришь, ни анекдотов? Это все от свободы слова, — всерьез сказал Павел Петрович. — Но ты не нуди. Уныние есть самый грех. Язык-то наш куда денется? Вспомнил я последний хороший, какой слышал. По твоей части, филологический… про двойное утверждение, знаешь?
— Не помню.
— С удовольствием повторю. Профессор читает лекцию: во всех языках, говорит, двойное отрицание означает утверждение, но нет такого языка, в котором двойное утверждение было бы отрицанием… И голос из аудитории: «Да ладно!»
И вдруг весело нам стало! Легко.
— Да ладно!
Вот это уже тост.
Выпили за родной язык как за последнего нашего живого героя.
— Хорошо прошло!
— Это хорошо, что анекдотов больше нет, — снова стал рассуждать Павел Петрович. — По крайней мере, это не страх, а все еще ожидание. Тут главное — историю не торопить.
— Матушка моя любила повторять к месту и не к месту, — вспомнил тут я, — потребуются три поколения, три поколения! Я думал это у нее от склероза, теперь понемногу стало доходить, что она имела в виду.
— Старческий склероз, между прочим, не такая бесполезная вещь, как все думают. К уходу надо подготовиться, это я тебе как врач говорю.
— Возможно. Она меня уже и за брата своего принимала, и за мужа, которого давно похоронила, и за отца своего, который умер еще за двадцать лет до моего рождения…
— Это она уже по туннелю взад-вперед бегала. Сунется, призрака увидит, испугается — и назад к тебе. А про три поколения она сущую правду говорила: три поколения наша историйка как корова языком слизнула. Преемственности никакой не осталось. Сегодня она наблюдается только у «новых бывших», коммунистов да чекистов, но и у них связь поколений, слава Богу, рвется. Выпустить хотя бы безвременье на свободу! Если использовать прежние партийные формулировки, «неотложные меры по дальнейшему ускоренному развитию первобытного общества» у нас уже предпринимаются… А вот когда все уляжется по параллели и застоится как следует, тогда, не дай Бог, и анекдот возродится, и твоя литература.
— Знаешь, кто бы тебя в кино мог сыграть?! — вдохновился я.
— Зачем в кино? — заважничал Павел Петрович. — Неужто Миллион Помидоров?
— Нет, не твой типаж.
— Тогда кто же?
— Джек Николсон!
— Не знаю такого. На кого он похож?
— На тебя.
— Хороший хоть американец? Я себя не знаю. Ты мне назови, кого я знаю!
Пожалуй, мы были уже пьяны.
— Никого не припомню. Стоп! Увидел… на Фазиля! Есть у него сходная гримаса…
— А Фазиль кто? Где он, кстати?
— Что, ты не знаешь Фазиля!?
— Ну знаю. Его Миллион Помидоров когда-то охранял… а Миллиона Помидоров ты зря недооценил! Не бездельник, как ты. Неленивый человек, а теперь уже и серьезный пацан стал. У него и здесь, у меня, свой небольшой бизнес. Знаешь, мне сколько всего несут! Особенно чачи, чтобы никогда больше не пить… Так у него здесь целый склад образовался.
— Зачем ему? Он же миллионер! Помнишь, Даур удивлялся, зачем Пеле бегать по полю, когда у него уже миллионы? «Был бы у меня миллион, — говаривал он, — так миллион бы бегал, а не я».
— Это только шутка была. Помнишь, он же утверждал обратное: хочу много золота! А на вопрос, зачем так уж много, отвечал: чтобы начать искать золото.
— Это Даур. Поэт и бизнес — вещи несовместимые.
— Как гений и злодейство, говоришь? У бизнеса, быть может, тоже своя муза есть. Кстати, ты, образованщина, у греков разве музы золота не было?
— Не припомню такой.
— А разве мы тогда, по наущению Даура, не за золотым руном направились?
— Может быть. Только оказались на родине Берии.
— Берий — это что, император такой? Или это он бог торговли?
— Работорговли.
— А Меркурий с крылышками на пятках? Крылышки у него всегда золотые…
— Он мужского полу. Вот он, кажется, божок торговли.
— Ну, значит, муза торговли должна быть! Иначе почему это одним прет, а другие никакого таланту к везухе не имеют? Кстати, талант — это что?
— Тайна. У каждого свой.
— Вот видишь, у каждого… А талант, насколько помню из Писания, это деньга такая. Которую нельзя зарывать. А теперь что? Теперь у нас общество потребления! Никто не работает, а каждый зарывает свой талант поглубже и живет как бы на проценты. А тем временем уже и не золота, а воздуха и воды не хватает, Солнце жжется, земля иссыхает… потом вдруг все головкой своей больной удивляются, с чего это кризис? А это похмелье такое вселенское — похмелье потребления!
— Ну ты, Пепе, отрастил бородищу и прямо Марксом стал!
— Только что был похож на Никельса и вот уже Маркс! А мне они оба по…! Только все равно зарытый талант не прорастает и всходов не даст. Пусто! Что, и не осталось ничего? — Павел Петрович потряс пустую бутылку. — Ты больше не принес?
