Последний из могикан - [81]

Наконец один индеец, мускулистый и крепкий, с проседью в волосах, выступил из темного угла хижины и заговорил. Он говорил на языке вейандотов, или гуронов, слова его были непонятны Дункану. Судя по жестам, которыми сопровождались эти слова, можно было думать, что они имели скорее дружелюбный, чем враждебный, смысл. Хейворд покачал головой и жестом дал понять, что не может ответить.

— Разве никто из моих братьев не говорит ни по-французски, ни по-английски? — сказал он по-французски, оглядывая поочередно всех присутствующих в надежде, что кто-нибудь утвердительно кивнет головой.

Хотя многие повернули голову, как бы желая уловить смысл его слов, но ответа не последовало.

— Мне было бы грустно убедиться, — проговорил Дункан по-французски, выбирая наиболее простые слова, — что ни один представитель этого мудрого и храброго народа не понимает языка, на котором Великий Отец говорит со своими детьми. Его огорчило, если бы он узнал, что краснокожие воины так мало уважают его.

Последовала продолжительная, тяжелая пауза, в течение которой ни одно движение, ни один взгляд индейцев не выдали впечатления, произведенного этим замечанием.

Дункан, который знал, что молчание считалось достойной чертой среди его хозяев, с радостью воспользовался этим, чтобы собраться с мыслями. Наконец тот же самый воин, который обращался к нему раньше, сухо ответил ему на канадском наречии:

— Когда наш Великий Отец говорит со своим народом, то разве он разговаривает на языке гуронов?

— Он не делает разницы между своими детьми, какой бы ни был у них цвет кожи — красный, черный или белый, — ответил Дункан уклончиво, — хотя больше всего он доволен храбрыми гуронами.

— А что он скажет, — спросил осторожный вождь, — когда гонцы сосчитают перед ним скальпы, которые пять ночей назад находились на голове ингизов?

— Они были его врагами, — сказал, невольно содрогнувшись, Дункан, — и нет сомнения, что он скажет: «Это хорошо, мои гуроны — очень храбрый народ».

— Наш отец в Канаде так не думает. Вместо того чтобы, заботясь о будущем, награждать индейцев, он обращает свои взоры в прошлое. Он видит, мертвых ингизов, но не гуронов. Что может это значить?

— У такого великого вождя, как он, больше мыслей, чем слов. Он заботится о том, чтобы на его пути не было врагов.

— Пирога мертвого воина не поплывет по Хорикэну, — угрюмо возразил индеец. — Его уши открыты делаварам, которые враждебны нам, и они наполняют их ложью.

— Этого не может быть. Слушай, он приказал мне, человеку, сведущему в искусстве лечения, пойти к его детям — краснокожим, живущим по берегам Великих озер, — и спросить, нет ли у них больных.

После этих слов Дункана снова наступило молчание.

Глаза всех одновременно устремились на него, как бы желая допытаться, правда или ложь скрывается в его заявлении, и такой ум и проницательность светились в этих глазах, что Хейворд содрогнулся. Но из этого неприятного положения его вывел только что говоривший с ним индеец.

— Разве ученые люди из Канады раскрашивают свою кожу? — холодно продолжал гурон. — Мы слышали, как они хвастаются, что их лица белы.

— Когда индейский вождь приходит к своим братьям белым, — возразил Дункан с большой уверенностью, — он снимает свою одежду из шкуры бизона, чтобы надеть, предложенную ему рубашку. Мои братья раскрасили меня, и потому я хожу раскрашенным.

Сдержанный шепот одобрения показал, что этот комплимент племени произвел благоприятное впечатление. Пожилой вождь сделал одобрительный жест, который повторили большинство его товарищей. Дункан начал дышать свободнее, чувствуя, что самая тяжелая часть его испытания прошла; а так как он уже приготовил простой рассказ, который должен был придать правдоподобие его выдумке, то его надежды на успех окрепли.

После молчания, длившегося несколько минут, которое индейцы хранили как бы для того, чтобы привести в порядок свои мысли и дать приличный ответ на заявление их гостя, другой воин поднялся со своего места, приняв позу, которая свидетельствовала о его желании говорить. Но едва он раскрыл рот, как из лесу донесся тихий, но ужасный звук, за которым немедленно последовал высокий, пронзительный крик, похожий на жалобное завывание волка. Эта неожиданная страшная помеха заставила Дункана вскочить со своего места и забыть обо всем, кроме впечатления, произведенного на него ужасным криком. В тот же самый момент воины толпой хлынули из хижины, и воздух огласился громкими криками, почти заглушившими ужасные звуки, еще звеневшие под сводами деревьев. Дункан, будучи не в состоянии владеть собой, сорвался с места и стал в самой середине нестройной толпы. Мужчины, женщины и дети, старики, немощные и сильные — все вышли из хижины; одни громко кричали, другие с бешеной радостью хлопали руками — словом, все выражали дикую радость по поводу какого-то неожиданного события. Дункан, оглушенный сперва криками, вскоре понял причину этого радостного возбуждения.

Было еще достаточно светло, для того чтобы увидеть яркие просветы между вершинами деревьев там, где несколько тропинок вело в глубину чащи. На одной из этих тропинок показалась группа воинов, медленно подвигавшаяся к жилищам.