Последний из миннезингеров - [56]

Шрифт
Интервал

* * *

– Сашка непутевый вырос.

– Непутевый.

– Беспутный Сашка.

* * *

– Лене дай Бог добра-здоровья. Поставила его на ноги.

– Хорошая девка.

– Молодец.

Посмотрим, что дальше будет.

* * *

– Скучаю я… по людям. Скучно мне здесь. Поговорить бы с робятами.

– У Ленки когда маленький будет?

– Мне внук, вам правнук.

* * *

– Время им выпало трудное. Наше трудное было, а их еще труднее.

– Недоброе время.

– Очень даже недоброе.

* * *

– Я прожил всю жизнь в смирении к Богу и людям, много работал, воевал, а умер в бедности. Но государство дало моей дочери образование. Где еще дочь мельника смогла бы стать врачом?

– Вот я домохозяйка, всю жизнь пироги пекла.

– Зато мы ели твои пироги. Вот я выпить любил, алкоголики у нас в роду были. Но никогда не пил запоями и не жрал табак. Вместо того чтобы выпить, я съедал три твоих пирога за чаем, потом мы шли домой и ложились спать.

* * *

– Больше всего меня угнетает то, что Вера плачет по ночам в своей холодной квартире и жалуется мне, спрашивает, почему я ей не помогаю? Если бы она знала, сколько раз я, старый мельник, отводил беду от этого дома… есть один очень простой способ помочь тем, кто остался здесь: нужно любить их, а для этого чаще вспоминать, по-новому и на расстоянии осмысляя каждый их поступок, видя в нем добро, свершившееся или зарождающееся. Чаще всего я вспоминаю Веру.

– А я думаю о старшем.

– А я о Сашке.

* * *

– Но мы, к сожалению, не всесильны.

– Да.

– Всему есть предел.

* * *

– Пойдемте, наше время ушло.

– Пойдем.

– Завтра мы войдем сюда в новом составе.


И вот на этом месте рыжий кот повернул ко мне голову и подмигнул.

9

Весь следующий день я находился в глубоком раздумье. Почему он подмигнул мне, этот рыжий кот? Почему именно на этих словах – «Завтра мы войдем сюда в другом составе».

На душе было как-то муторно. Какое-то жуткое пророчество мерещилось мне в этой фразе.

А Сашка тем делом куда-то собирался. В его разговоре с мамой все чаще звучали слова «Москва», «издательство», «Рубцов». Тоже, кстати, о кошках ничего не написал: все о козах да о воробьях, про зайца еще.

Потом мы обедали, смотрели телевизор, а к вечеру Сашка взял сумку, чмокнул Лену и стал зашнуровывать ботинки. Естественно, я пошел его немного проводить. Маме он этого почему-то не доверяет. А я вот провожаю.

И когда мы с ним остановились на тротуаре метрах в сотне от дома: он – прикуриться, я – сказать «пока», мне было видение.

Как будто что-то огромное, сминая все живое в себе и на своем пути, летит с каких-то железных полос в жуткую бездну, при одном представлении о которой моя короткая шерсть встала дыбом.

Безумие овладело мной, и я метнулся в сторону. А в сторону – это на дорогу, по которой с сумасшедшей скоростью что-то неслось. В последнюю секунду, издав крик прозрения, я понял и смысл зловещей фразы, и подмигивание рыжего кота. Сегодня ночью с ними в этот дом войду я.

Но в этот момент что-то схватило меня из-под железной громады и отшвырнуло в сторону, а само подлетело вверх и назад.

И только когда я встал, потирая ушибленный бок, то понял, что это был Сашка, и завыл уже по-настоящему, в голос.

10

Лежу я с Сашкой на диване. Оба забинтованные. У меня – бок ободран, заживает уже, у него обе ноги в гипсе. Ничего, весело. Мамочка рядом щебечет чего-то.

А ровно месяц назад она целый день новости смотрела и плакала. Все время повторяла: «метро», «тот самый вагон», «все погибли». Бабушка, чего за ней раньше не водилось, сидела нога на ногу на табурете, держала в зубах сигарету и пускала в потолок вонючий дым. Сашки чего-то долго не было, а мама с бабушкой все куда-то бродили, бродили… Раздражать уже начало, но тут Сашку привезли, и стал я за ним ухаживать. Эх, и навязался ты на мою голову, батько.

Но скажу вам, что отношение ко мне изменилось, и даже очень. Даже бабушка зовет меня не иначе, как «Багратион». А я-то рад. А кто месяц назад орал: «Я убью эту мерзкую тварь?» Кто? Все орали. Сутки в огороде прятался. Да уж, «минуй нас пуще всех печалей…» Сволочи вы все хорошие, хоть и люблю я вас безмерно. Сашка вот молодец, но кто кого спас – это еще разобраться надо.

Времени свободного у меня сейчас – вагон (плохая, кстати, метафора), и стихотворение то я все же дописал. Вот послушайте:

…Поэтому, узнав у дороги,
Что чье-то горе хочет взять альт,
Они, не смотря на колеса и ноги,
Молнией пересекают асфальт.
Забыть обо всем. Сердце отдать,
Не уповая на holiday.
В этом есть что-то – предупреждать
Неблагодарных и суеверных людей.
Добро пожаловать к письменному столу!
Рутину оставь «лет до ста».
Горизонты черных строк на белой вертикали
Создают некоторое подобие креста.
Поспи еще немного. Впереди трудный день…
…Душе, молвою изрешеченной,
Дремлется сладко от добрых людей
Под нежное мурканье кошки черной.

А сегодня ночью опять приходили они. У них было хорошее настроение, очень хорошее. В их слова я не вслушивался, вот только последний кусок разговора врезался мне в память.

– Мы по-прежнему одни.

– А мне сегодня даже как будто весело.

– Да, это одиночество, которое не тяготит. В нем нет эгоизма радости, которую мы испытали бы от встречи с ним. Сиюминутной радости перед бесконечной тоской общего страдания. Радости отца, встретившего сына, которого не видел десять лет, перед пылающей топкой крематория.


Еще от автора Александр Юрьевич Киров
Другие лошади

Главные герои повестей и рассказов из книги «Другие лошади» – люди, которые при разных обстоятельствах встречаются после длительной разлуки. Все они словно бы ждут какого-то чуда. Надеются, что встреча с прошлым изменит их жизнь в настоящем, поможет решить проблемы, снять накопленные «грузом лет» противоречия. Сквозь все произведения проходит мысль о том, что лечит не время и не безвременье, а воспоминания о лучших днях жизни, победах, больших и «местного значения». О любимых людях. Каждый из героев обретает силы и мужество от встречи со своим прошлым.


Рекомендуем почитать
Стоиеновая певичка, или Райский ангел

Роман «Стоиеновая певичка, или Райский ангел» (1997) принадлежит перу популярной японской писательницы Наоми Суэнага, дебютировавшей на литературном поприще в 1996 году и сразу же снискавшей признание как у читательской публики, так и у критики.В центре повествования — начинающая певица по имени Ринка Кадзуки, талантливая исполнительница песен традиционного жанра «энка».Книга написана в живой, остроумной манере. Выведенные в ней персонажи психологически достоверны и узнаваемы.


Жлоб в Коктебеле

Душераздирающая утопия о том как я поехал отдыхать в Коктебель, и чем это кончилось.----------Обложка от wotti.


Необычайные и удивительные приключения Жлоба в Египте

Правдивые Путевые Заметки в восьми актах о путешествии в Хургаду.-----------Обложка от wotti.


Зеркало

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Портретных дел мастер

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)