Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова - [143]

– Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не мог посоветоваться со своими… Ведь брат отрекся за себя… А я, выходит так, отрекаюсь за всех…

К тому моменту, когда появился окончательный текст Манифеста, на Миллионную, 12 вернулись Родзянко и Керенский. Они присутствовали при том, как Михаил Александрович сел в детской за стол и поставил подпись на документе, который Б. Нольде назвал «единственной Конституцией периода существования Временного правительства». Когда Милюкова кто-то спросил впоследствии, где правительство получило свою власть, он ответил:

– Мы получили ее по наследству от Великого Князя Михаила.

Набоков, наблюдавший в эти минуты за великим князем, видел, что тот смущен и расстроен. Без сомнения, давало о себе знать нервное напряжение, но внешне он оставался спокойным и хладнокровным. Восхищаясь поведением Михаила Александровича и понимая историческую важность совершенного им шага, Набоков взял себе на память перо, которым тот подписал Манифест.

Нольде, описывая поведение великого князя в те минуты, подчеркивал, что он вел себя «с безукоризненным тактом и благородством». А Шульгин с горечью подумал: сложись ситуация в стране иначе, и этот человек мог бы стать прекрасным конституционным монархом. А вот какую запись сделал в тот день в дневнике Морис Палеолог: «В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению. Когда последние формальности были выполнены, делегаты Исполнительного Комитета не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве:

– Ваше Высочество, Вы – благороднейший из людей!.. Вы великодушно доверили нам священный сосуд Вашей власти. Я клянусь Вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли».

Впоследствии они будут пролиты – все, до единой. Но в тот момент этого никто предвидеть не мог. Или не хотел.

…Когда делегация депутатов вернулась в Таврический дворец, там продолжилось обсуждение Манифеста. Из Министерства транспорта привезли, наконец, оригинал Манифеста об отречении Николая II, который напечатали вместе с Манифестом, подписанным Михаилом Александровичем. Среди депутатов невольно возникла заминка: можно ли представить оба эти документа как Акты двух императоров? Ясности в этом вопросе найти так и не удалось. То ли Михаил отказался от короны, то ли отрекся от престола… Милюков и Набоков пытались доказать присутствующим, что отречение можно признать законным только в том случае, если считать, что Михаил был императором. Только к чему теперь эти споры? В половине четвертого утра оба документа отвезли в типографию, и вскоре по всему городу уже расклеили плакаты такого содержания: «Николай отрекся в пользу Михаила. Михаил отрекся в пользу народа».

Замешательство в Таврическом дворце вполне объяснимо. Манифест, подписанный Михаилом, стал чрезвычайным документом, созданным при чрезвычайных обстоятельствах. По сути дела, цель его – выиграть время, но значение его оказалось весьма двусмысленным. Все понимали: ближайшие дни, а, возможно, и часы станут решающими. Совсем скоро станет ясно, как будут развиваться события дальше. Члены Временного правительства надеялись, как и Михаил, что будут восстановлены законность и порядок, и созданы необходимые условия для созыва Учредительного собрания. Полгода – долгий срок, и если Российская армия одержит летом победы над врагом, то настроение в стране может стать совсем не таким, как сейчас. Как знать, возможно, идея конституционной монархии и будет поддержана в народе…

Если бы события развивались именно таким образом, то Манифест Михаила не стал капитуляцией монаршей власти перед восставшей толпой, а сильным фактором, поддерживающим монархию до выборов, созыва Учредительного собрания. Верховная власть, переданная Временному правительству, была не сдана, а на какой-то срок передана, и в этом промежутке времени Манифест сохранял в России монархию.

Кроме того, идея о «выбранном» народом царе не нова. Человек, с которого и началась династия Романовых, Михаил I, был именно выбран царем Земским собором в 1613 году. По прошествии трехсот с небольшим лет новые «выборы» могли сделать Романовых уже не самодержцами, а конституционными монархами, что лишь упрочило бы их положение в обществе. Но никто 3 марта 1917 года не мог знать, проголосовало бы Учредительное собрание за сохранение монархии или нет.

Многие, тем не менее, с надеждой думали в ту пору, что его депутаты выступят именно за конституционную монархию. В те дни в Лондонской газете «The Times» опубликовали очерк петроградского корреспондента Роберта Вильтона[229], написавшего впоследствии книгу «Последние дни Романовых». В нем есть такие слова: «Мы должны быть удовлетворены существованием Временного правительства до тех пор, пока не наступят более спокойные времена… Если же Учредительное собрание будет созвано, то едва ли стоит сомневаться в том, что Великий Князь Михаил будет избран на Трон подавляющим большинством…»