Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова - [123]
– Они все наши друзья… так преданы нам… Завтра Иванов войдет в город с подкреплением, Николай вернется и все опять будет хорошо…
Император тоже надеялся, что прибудет в Царское Село по расписанию. И сначала все действительно шло хорошо, но в 4 часа утра поезд остановили на станции Малая Вишера. Николаю II доложили, что революционно настроенные войска блокировали железнодорожные пути. Это был для него настоящий удар. Каких-нибудь пять часов оставалось ехать до дома, и он обещал жене не задерживаться…
После непродолжительного разговора с офицером, вошедшим в царский вагон, решили, что оба поезда направят в Бологое – станцию, находящуюся на полпути между Москвой и Петроградом, а затем в Псков, где дислоцировалась Северная армия под командованием генерала Николая Рузского[199]. Это – ближайшее безопасное укрытие, но в таком случае император будет удаляться от дома. К тому же, он не сможет оттуда командовать войсками, как сделал бы это в Ставке. Но другого выхода в тот момент он не видел. И, вернувшись в вагон, в отчаянии написал в дневнике: «Стыд и позор!»
…Поезд, набирая ход, понесся по заснеженной русской равнине. Все дальше и дальше от дома. А император всея Руси стоял, прижавшись разгоряченным лбом к заиндевевшему стеклу, и думал: кто же он теперь – государь или заложник мятежников?
А в Царском Селе, со все возраставшей тревогой, его ждала Александра Федоровна. Время шло, Николай не возвращался, и она послала отчаянную телеграмму, адресованную «Его Императорскому Величеству». Но вскоре она вернулась. На бланке кто-то нацарапал синим карандашом: «Место пребывания адресата неизвестно».
Огромная страна оказалась без правительства. Император затерялся где-то в поезде, несущемся по бескрайним ее просторам. А в Петрограде власть захватили восставшие, которые пытались в Таврическом дворце установить свои порядки по переустройству России. Величественное здание, еще недавно принадлежавшее парламенту, теперь было заполнено шумной толпой рабочих, солдат и студентов, которые объединились в новую организацию – Совет рабочих и солдатских депутатов. Несколько сотен думских депутатов, людей образованных, интеллигентных, которые создали Временный Исполнительный комитет, теперь вынуждены тесниться здесь с тысячной толпой уличных ораторов и повстанцев. Кругом – хаос, которому не видно конца.
В этой толпе с самого начала революции центральной фигурой стал Александр Керенский[200] – 36-летний юрист, депутат-социалист, который сумел объединить оба лагеря – Думский комитет и Совет. Он был избран вице-председателем Совета, а через три дня стал также и министром юстиции в новом Временном правительстве. Один из депутатов Думы, Василий Шульгин, так позже писал о Керенском тех дней: «Его слова и жесты были резки, отчеканены, глаза горели. Казалось, он вырастал с каждой минутой».
Вскоре в Таврический дворец доставили первого важного пленника – Ивана Щегловитова[201]. Председатель Государственного совета и бывший министр. Керенский, подойдя к нему, громко выкрикнул: «Вы арестованы! Ваша жизнь в безопасности… Государственная Дума не проливает крови». Позже он приобрел всеобщее уважение за предотвращение массовой резни. Ведь поток важных арестованных все нарастал: князь Голицын, Штюрмер, митрополит Питирим[202], почти все министры царского правительства. Кого-то привели сюда силой, а некоторые сами пришли сдаваться.
В течение нескольких дней число пленников исчислялось уже сотнями. Найти адреса царских сановников оказалось совсем несложно – они указаны в телефонном справочнике, изданном в Петрограде в 1916 году. И все эти люди обязаны сохранением жизни именно Керенскому. Впоследствии, вспоминая дни Февральской революции, он писал: «В первые дни революции Дума была полна всеми типами ненавидимых чиновников монархии. День и ночь революционная буря бушевала над арестованными людьми. Огромные залы и бесконечные коридоры Думы были наводнены вооруженными солдатами, рабочими и студентами. Волны ненависти бились о стены. Если бы я шевельнул пальцем, если бы я просто закрыл глаза и умыл руки, вся Дума, весь Петербург, вся Россия могли утонуть в потоках крови…»
Протопопов, покинув последнее заседание Государственного совета, прятался всю ночь в мастерской какого-то портного. И вот, переодевшись в длинное, до пят, пальто и надвинув на глаза шляпу, он явился в Таврический дворец просить защиты у Керенского. Подкрался к нему в одном из коридоров, и прошептал:
– Это я, Протопопов.
Солдаты, узнав его, попытались арестовать. Но Керенский, заслонив несчастного от штыков и винтовок, громко крикнул:
– Не сметь прикасаться к этому человеку!
Толпа расступилась… и Александр Федорович стремительно понесся по коридору – «как горящий факел революционного правосудия», увлекая за собой тщедушную фигурку в помятом пальто.
