Последний Хранитель - [51]

лежат камни?

Если это объяснение, то я наставника не понял.

– Вижу. – Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. – Вижу. Как упали, так и валяются.

– Валяются как попало, – сказал наш вожак. – Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.

– Зачем?..

Я даже не понял, о чем спрашиваю и зачем говорю, когда наставник рассказывает, – мой рот сам открылся и заговорил. Я сразу же замолчал, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но трогать не хочется. А наставник улыбнулся мне, словно я не помешал ему.

– Затем, чтобы никто не прошел мимо убежища, если оно ему нужно. Мы тоже не пройдем мимо, но нам придется ворочать камни, чтобы добраться до входа. И нам очень повезет, если мы управимся до рассвета. Нам придется расчистить вход, а твоему сыну придется добраться до убежища. И все это до рассвета. Вот и выбирай, кому помогать.

Старый, очень старый Медведь посмотрел на раненого, потом на развалины арки, опять на раненого. Когда т'анг заговорил, у него был такой усталый голос, будто мы сегодня ни разу не отдыхали.

– Если я понесу Игратоса, то не успею поворочать камни. Если стану расчищать вход, а Игратос не успеет...

– Ему придется успеть, – перебил воина наш вожак. Строго это он сказал, я бы не смог так говорить с Медведем и не знаю, что бы я выбрал, если бы мне пришлось выбирать так же, как ему. – Не может идти на двух, пускай идет на четырех. Хочет спасти свою задницу – пускай старается. Нечего прятаться за твою спину и ждать, когда ты сделаешь все за него. А станешь возиться с ним – мы все подохнем перед закрытым входом. – Наставник говорил, как камни бросал – каждый камень в цель. Казалось, он не слышит, как тяжело дышат Медведи, не замечает, что Старший до хруста сжал плечо раненого и то ли удерживает того от нападения, то ли сам старается удержаться. Не думаю, что с Медведями часто так разговаривали. – Одно я могу обещать точно, – слова наставника уже не хлестали, как горячий ветер, теперь они обещали прохладу и отдых: – Вход для твоего сына будет открыт до последней секунды. Все остальное зависит от него самого. И от тебя. Ты нужен нам.

Старший вздохнул, словно уже начал ворочать камни.

– Я успею, – сказал раненый. – Я буду ползти, если надо.

Первый раз за последние дни он сказал так много.

– Не сомневаюсь, – отозвался наш вожак. – Ведь ты его сын. А мы откроем убежище к твоему приходу.

– Не сомневаюсь, – буркнул Младший Медведь. – Ведь ты...

Остальное он сказал так тихо, что только потом, когда мы уже бежали, я понял. Последний Хранитель, вот как назвал раненый моего наставника. Это не Медведь говорил, а болезнь сказала за него. Ну какой Хранитель из моего наставника? Хранители не такие, они совсем-совсем другие! И Хранителей уже нет. Давно нет.

Мы бежали так, словно за нами опять гнался санум. Будто после этой ночи нам уже никогда не придется бегать. Бежали, словно хотели выскочить из своей шкуры. Бежали, а Дорога сама шевелилась у нас под ногами, мерцала слабо светящимися плитами, скручивала и раскручивала вырезанные на них руны и совсем уж незнакомые знаки; Дорога стала свитком с древними письменами. Иногда мне казалось, что еще немного, и я пойму их или вспомню, и сердце замирало от предчувствия. Потом я видел знак, разбуженный кровью, и мое тело дрожало от ужаса или звенело от счастья.

Трудно вспомнить и рассказать, что творилось со мной в ту ночь, когда я бежал по проклятой Повелителями Дороге.

Дорога что-то делала со мной, что-то шептала и показывала мне, как-то меняла меня, и, кажется, не только меня. Я видел лица Медведя, Зовущей, Охотника, они были не такими, как всегда.

Сначала мне было страшно и почему-то весело, потом страх исчез, осталась только веселая злость. И тело стало легким и неутомимым, а голова пустой и звенящей. Все мысли исчезли, остался горячий ветер, он толкал меня в спину и подгонял. Холмы стали притворяться стеной крепости, а я бежал и бежал вдоль стены, все быстрее и быстрее. Остались ночные запахи, они смешались с запахом Зовущей, и от них кружилась голова. Остались... многое осталось, и многое забылось после той страшной ночи, а еще многому нет названий ни на языке т'ангов, ни на всеобщем. Может быть, Хранители смогли бы понять и объяснить, что тогда творилось со мной. Может быть, наставник...

Одно я помню точно: тогда я жил так, как никогда не жил до этого. Раньше я спал, я был зерном в сухой земле, а та ночь, дорога и бег стали для меня светом, дождем, теплом, и я проснулся к жизни. Можно до самой смерти быть спящим зерном и так и не узнать, на что похожа жизнь. Удивительно, но я понял это тогда, когда Око смерти готово было глянуть на нас всех, и непонятно, зачем я это узнал, такое надо знать чарутти и его ученикам, а не мне, воину...

Ноги стали вязнуть в песке; я не заметил, когда мы сошли с дороги. Ветер дул нам в бок и больше мешал, чем помогал. Но вожак подумал и об этом: мы свернули не напротив камней, а немного не доходя их, и мы не боролись с ветром, тот сам немного подталкивал нас к развалинам.