Последний гвоздь - [9]

Интересно, а что со всей этой неуклюжей, но сделанной на совесть утварью будут делать новые хозяева? Поймут ли они, каких трудов мне, бывшему киллеру, стоило изготовить ее или нет? Будут ли они пользоваться этими вещами или пустят их на дрова для камина (который я тоже, кстати, сложил своими руками, пользуясь скудными указаниями Прораба)?

Что ж, дело хозяйское. Пусть распоряжаются всем этим как хотят. Меня все равно уже здесь не будет.

Я поднял с пола тяжелую сумку с инструментами и шагнул через порог, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я шел по улице поселка, ревностно оглядывая коттеджи, которые построили другие. Глаз у меня уже был наметан и теперь я замечал огрехи и недостатки, на которые десять лет назад просто не обратил бы внимания. Вот тут кто-то недокрасил крыльцо, а вон там, в соседнем домике, едва заметно увело в сторону один угол – видимо, при заливке фундамента в свое время не проверили откосом…

Но это все ерунда, главное – что люди, которые вскоре прилетят сюда, смогут жить хотя бы в таком уюте, а не под открытым звездным небом. Главное – что им не придется начинать с нуля, потому что мы сделали самое основное – подготовили для них плацдарм, с которого начнется завоевание и покорение всего Марса.

Так куда же все подевались, черт подери?

Может, уже отмечают окончание работ? Но тогда почему никто меня не позвал? Ну, если так, я им покажу!.. Как любит говаривать Прораб, как дам по шее зонтиком!.. Будут знать, как забывать товарищей!..

Домики стояли более-менее стройными шеренгами, как вольнонаемные на вечерней поверке. Всего в поселке их было четыре ряда – два по одну сторону “центрального проспекта”, два – по другую. В поперечном направлении тянулись аккуратные проулочки: чтобы в будущем, когда на Марсе появятся транспортные средства, к любому дому можно было подъехать на машине.

В одном из переулков я и увидел толпу наших. Все шестнадцать человек были тут.

Гордон Портер, бывший Бегемот. Нэгл Сентебов, бывший Обмылок. Папаша Глаубер, единственный, кто не открыл народу свое настоящее имя. Зафар Хайдакин, которого почему-то раньше звали Черный Хрен, хотя эта кличка больше подошла бы негру Гордону. Крус Эдвабник, когда-то откликавшийся только на прозвище Гоблин. Радомир Панкрухин, бывший Чмут. И другие, каждого из которых я теперь знаю лучше, чем самого себя…

Только от того, что я увидел, у меня похолодело все внутри.

Ребята не пили самодельное вино из ягод, выращенных в оранжереях. Они не горланили песни от восторга и радости. Они вовсе не праздновали завершение работы.

Сомкнувшись тесным кругом, они сосредоточенно пинали ногами что-то темное, свернувшееся клубком на горячем оранжевом песке. Лица их были угрюмыми и озлобленными. Давненько я не видел мужиков такими.

Самое страшное было в том, что они трудились молча, не издавая ни звука. Видно было, что они не остановятся, пока клубок под их ногами не перестанет шевелиться.

Мысли в голове сразу куда-то пропали, и, бросив сумку на землю, я кинулся к месту избиения.

И уже на бегу понял, чтo – а вернее, кого – они пинают.

Это был наш Прораб.

Это он валялся в пыли, скрючившись в три погибели, истекая кровью, которая текла с разбитого лица, и тщетно стараясь уберечь от ударов лысую голову, живот и пах.

– Стойте! Вы что – с ума сошли?! Да перестаньте же, мужики! – крикнул я.

Мужики молча оглянулись на меня, но никто из них не прекратил пинать Прораба.

Мне пришлось растолкать ребят в разные стороны, чтобы они опомнились и прекратили зверствовать.

– Что случилось? – задыхаясь, спросил я. – За что вы его так?..

– Да его убить мало! – вскинулся Зафар, сверкая своими раскосыми глазками. – Ты знаешь, чтo он нам сказал?!..

– Что?

– Что никто за нами не прилетит! – выпалил Нэгл. – И что это заранее было предусмотрено – оставить нас на Марсе навсегда!

Внутри меня что-то оборвалось и рухнуло в бездонную пропасть.

– Как это – оставить? – непонимающе повторил я. – Зачем?

– А за тем, что мы на хрен никому на Земле не нужны! – рявкнул Бегемот. – Ты что, Ударник, не врубаешься? На кой им тратить деньги, чтобы вывозить с Марса ту кучку дерьма, которым они нас до сих пор считают?!..

Это утверждение звучало, как смертный приговор, но в нем был определенный резон.

Мужики вокруг что-то возбужденно тарахтели вразнобой, их словно прорвало, и энергия, не растраченная на удары и пинки, уходила в слова – но я их не слышал.

Словно тяжелая ватная пелена опустилась на меня, отрезав от всего остального мира и оставив наедине с человеком, который одной фразой перечеркнул наши десятилетние мечты и надежды.

– Прораб, – позвал я его, не слыша своего голоса, – а почему ты нам раньше не сказал?..

Он наконец сумел сесть, скривившись от боли. Потом поднял ко мне свое изуродованное ударами лицо. Как ни странно, но в глазах его, опухших до узких щелочек, не было ни вины, ни раскаяния. Впрочем, обиды и злости в этом взгляде тоже не было.

– Я хотел… – он закашлялся и выплюнул на песок кровь и обломки зубов. – Я хотел, чтобы вы выжили, Бар. Вот и все.

Прораб всегда отказывался называть меня по кличке. Как и остальных, но меня – особенно. “У нас, строителей, – ворчал он, – ударником совсем за другое называют. Не дорос ты еще до этого звания, Бар”.