Последний грех - [10]

Смех и слова стали лишь звуками. Воздушными колебаниями, не имевшими смысловой окраски. Максим смотрел на нее — кожаную сумочку под крепким бицепсом. С каждой секундой она была ближе и ближе. Уже лишая возможности мыслить, адекватно оценивать силы, неотвратно манила. До широкой спины оставалось меньше метра, когда он прыгнул. Дерзкий тигренок, упавший на дичь — Максим дернул борсетку и побежал. Крепыш даже не сразу понял, что случилось. Почувствовав рывок, обернулся и уже после заорал.

— Падла, стоять!

Но стоять никто и не думал. Со всех ног, а если было бы возможно, и рук, Максим улепетывал прочь. Он бежал и бежал. Бешено переставляя ноги, едва касался пятками утрамбованного снега, но… Фортуна, а больше — физическое превосходство были не на его стороне. Преследователи покрыли разницу в считанные секунды. Длинный со шрамом резко подсек воришку ногой и, кубарем тот полетел на заснеженный асфальт. Кувыркнувшись с ним, борсетка пролетела пару метров и плюхнулась в неглубокий сугроб. Погоня закончилась. Следом за Длинным подоспел и Крепыш. Он едва не набежал на распластанное тело и, не церемонясь, зарядил в него ногой. За баками видели, как Максим подлетел над асфальтом и тут же обмяк. Крепыш схватил мальчика за волосы, приподнял и на весу ударил в лицо. Из носа брызнули кровавые сопли, а сам Максим полетел в сугроб.

— Твари, что делают?! — Пашка надрывно заныл. Вскочив, схватил лежавшую рядом доску и толкнул шокированного Пыху. — Ну, что смотришь?! Бери дубину и пошли, а то совсем пиздец ему!

— Да ты что, Паш?! Они ж нас всех вместе замочат!

— А что, будешь здесь сидеть и смотреть, как они его одного убивать будут?! Так что-ли?

Выбора у Пыхи не было. Пашка был на взводе, схваченная доска — наготове. Откажись — первый удар придется по его тощей спине. Пыха оглянулся, увидел длинную палку и поднял ее с земли.

— Паш, ты что?! Я же с вами!

Удовлетворенно кивнув, Пашка повернулся к основному действу. Расправа продолжалась. Бесчувственный, воришка уже не возбуждал, но линчеватели продолжали. Крепыш подошел к валявшейся барсетке, поднял и бережно стал отряхивать от снега.

— Вот сука! На ходу подметки рвут!

Приятель состроил понимающую гримасу.

— А, может, ему не бабки нужны были?! Ты ж сам говорил, что в лопатнике расписку от Бобона носишь.

— А хрен его знает! Сейчас спросим.

Крепыш подошел к Максиму и всем весом наступил на его запястье. Пацан громко застонал.

— Что, ублюдок?! Проснулся?!

Наклонившись, «жертва» схватила «грабителя» за волосы. Максим заскулил.

— Дяденька, не надо! Я не хотел! Меня заставили! — Разбитые губы не слушались, но смысл был понятен.

— Гондон, что ты мне тут сказки рассказываешь! Заставили его.

— Спроси — кто? — Длинный хотел подтверждения.

— Кто заста…

Закончить Крепыш не успел. С палками, из-за баков вылетели еще два оборванца и с безумным видом бросились на них. Крепыш пригнулся, убрал плечо и, Пашка вместе с доской полетел вниз. Братку только и оставалось, как успокоить его мощным пинком. Пацан выронил доску, скрючился и заорал. Увидев фиаско, второй оборвыш уже сам бросил палку, сменил направление бега и быстро стал удаляться. Догонять его никто не стал, братки довольно ржали.

* * *

Никогда не думал Георгий Туфченко, что почти в пятьдесят лет придется ему сменить собственную хату на хуторе под Полтавой на съемную конуру в Москве. И в страшном сне присниться не могло, а вот поди ж ты — пришлось.

Эпоха горбачевской перестройки для него, как и для миллионов людей, началась с исчезновения водки из магазина, потом куда стали исчезать сигареты, сахар, соль и спички, а закончилась — «парадом суверенитетов» и полным развалом страны. Отчего так случилось и, почему жить в одном государстве с Россией стало невозможно, Георгий не понимал. Но новая «самостийная» власть говорила, что «независимая» жизнь будет лучше и богаче прежней. Оставалось только верить. Когда вера иссякла, народ — украинцы, молдаване, армяне и прочие представители некогда дружной семьи советских народов поехали в «имперскую» Россию. Конечно, любовь эта исходила, прежде всего, из меркантильных соображений: заработки здесь были куда выше, чем на независимой родине. Но, даже принимая во внимание финансовую сторону вопроса, количество людей, ратовавших за возрождение СССР, было намного больше сторонников независимости малой родины. Правда, до мнения большинства новой власти не было никакого дела.

В Москву, на заработки сначала уехал сын Георгия, Ярослав. Три месяца от парня не было никаких новостей, а потом сразу пришел перевод на триста долларов и телеграмма: «У меня все нормально. Работаю на стройке. Напишу потом». Через полгода туда же перебрался 23-летний племянник Туфченко, Богдан. Ну, а уж после, повинуясь всеобщему московскому притяжению, за длинным рублем отправился и сам Георгий.

На вокзале его встретил сын. Обнялись, похлопали друг друга по спинам. Подхватив батину сумку, Ярослав повел его под землю, навстречу новой жизни. В, набитом до отказа, вагоне метро парень неторопливо рассказывал, как и что в этой столичной круговерти. А через три дня пристроил его бетонщиком на строительство гигантской высотки. Зарплата была неплохой, но и вкалывать нужно было по полной. А к тяжелым нагрузкам немолодой уже Туфченко оказался не готов, хоть и старался. Сорвав спину, две недели он пролежал в съемной комнате сына, который хоть и молчал, но давал понять — вторая кровать не для него. У Ярослава была женщина. Пришлось, едва встав на ноги, искать и работу, и новое жилье.