Последний год жизни Пушкина - [192]

Жуковский и Плетнев (наш учитель русского языка), оба друзья Пушкина, члены «Арзамаса» и его литературного круга, постоянно нам о нем говорили. Мы заучивали его стихи, предпочитая их всяким иным, «Мазепу», «Бахчисарайский фонтан», «Бориса Годунова». Мы поглощали его последнее произведение, «Капитанскую дочку», которое печаталось в журнале «Современник». Издание этого журнала было благоговейно продолжено Плетневым. Папá освободил Пушкина от контроля цензуры, читая сам его рукописи. Он надеялся таким образом дать возможность свободного взлета гению, заблуждения которого обнаруживали пылкую, но не испорченную душу. Архивы были ему открыты, и он набрасывал историю Петра Великого. Смерть застигла его посреди этих трудов. «Капитанская дочка», результат его исторических исследований, раскрывает, чем бы он мог стать на этом новом поприще. После Пушкина ни одно имя не может сравниться с его именем. Лермонтов, Вяземский, Майков, Тютчев — прелестные таланты, но ни один из них не гений. Некрасов стал популярен только в одном жанре — в прославлении бедняков. Алексей Толстой — мистичен в своем возвышенном слоге, но однообразен. В наше время роман — единственный род, которому себя посвящают; может быть, торопливость жизни мешает трудам больших размеров. (фр.)

Из воспоминаний дочери Николая I

вел. кн. Ольги Николаевны. 1881–1882.

40 [649]

Первое письмо мое к Вам по приезде из Москвы принесет грустную весть о происшествии, возбудившем сочувствие в целом городе. Наш поэт, наш бедный Пушкин борется со смертию и, может быть, в эту минуту уже более не существует. Вчера вечером он имел жестокую дуэль со своим свояком Дантесом и ранен смертельно пулею в левый бок. Причины этого страшного приключения еще не известны, но по всему видно, что то была оскорбленная честь супруга; впрочем, зачем оскорблять, может быть, невинных — рассказываю факт и умолчу о толках, разнесшихся по городу. Не прошло трех недель, как Пушкин выдал сестру жены своей за Дантеса, и вот он на смертном одре. Дантес также ранен, но не опасно. Стрелялись в шести шагах — и два раза. Сегодня вечером Арендт сделал операцию Пушкину — отчаянную операцию — и, бог знает, какие будут следствия. Я живу возле того дома, который занимает Пушкин, и нас разделяет только стена, так что получаю через человека известия о всех переменах с больным. Он приобщился перед, операцией, и теперь лежит весь опухший и охладевший. Государь принимает в нем большое участие — писал к нему собственноручно письмо, в котором успокаивал его, что в случае выздоровления он не должен опасаться не только наказания, но даже немилости, а если уже должна Россия его лишиться, то царь берет на себя обязанность заменить отца его детям. Сегодня целый день перед домом Пушкина толпились пешеходы и разъезжали экипажи: весь город принимает живейшее участие в поэте, беспрестанно присылают со всех сторон осведомляться, что с ним делается.

Вот, любезнейший Степан Петрович, Вам печальная новость! Кто бы ожидал такого конца для Пушкина!

Я. М. Неверов — С. П. Шевыреву.

28 января 1837. Из Петербурга в Москву.

41 [650]

<…> Письмо было начато — кто-то прервал — теперь нечаянно попалось, и я буду продолжать его, чтобы сообщить тебе истинно горестное событие, перед которым стыдно даже и роптать на наши мелкие неудачи. — Пожалей, милый Грановский, со всею Россиею о важной потере: наш поэт, наш единственный поэт Пушкин не существует более. Сего дня в три часа после обеда он окончил жизнь — и какую жизнь, бурную, славную, окончил от пули. Женщина осиротила Россию, но не обвиняй эту женщину; сам поэт на смертном одре своем оправдал ее. Третьего дня, в четыре часа после обеда, он стрелялся в Новой Деревне с кавалергардским офицером Дантесом. Сам Пушкин вызвал его. В ноябре он получил несколько безымянных писем, в которых называли его рогоносцем. В январе, т. е. две недели тому назад, он выдал сестру жены своей за Дантеса, принудил его жениться на ней, а через три недели после свадьбы вызвал на дуэль. Вот факты! По городу ходит тысяча слухов, предположений, но он сказал, что жена его невинна, поверим же ему. Это его последнее святое завещание. Вероятно, причины были важные. Пушкин требовал дуэли на смерть — они стрелялись в 10 шагах. Первый выстрелил Дантес, и пуля попала в бок поэта — он упал, но тотчас же опомнился и просил своего секунданта поддержать ему голову, взял пистолет и, ранив Дантеса в руку, сказал с досадою своему секунданту — et je ne ľai pas tué![651]— в семь часов его привезли домой. Тотчас же узнал об этом весь город.

Государь прислал Арендта, писал собственноручно к Пушкину, успокаивал его, уверял в своем неизменном расположении, если он останется жив, и обещал быть отцом детей его по смерти, но жить было невозможно: пуля осталась в животе и прорвала жилы — он еще страдал почти двое суток.

Что только есть образованного в городе в эти двое суток наполнило его приемные комнаты, прочие толпились под окнами — горесть всеобщая! Сего дня утром он был в полной памяти — говорил, что желает скорее умереть, потому что чувствует себя спокойным, и боится, чтобы смерть отсрочкою не продлила напрасно его страданий. Потом при всех сказал, что жена его невинна, и что причиною его смерти — он