Последний год жизни Герцена - [19]

Герцен:

Расчленение слова с делом и их натянутое противоположение не выносит критики, но имеет печальный смысл как признание, что все уяснено и понято, что толковать не о чем, а нужно исполнять. Боевой порядок не терпит рассуждений и колебаний...

Враги наши никогда не отделяли слова от дела и казнили за слово не только одинаковым образом, но часто свирепее, чем за дело.

Что же в письмах "К старому товарищу" выдвигалось как альтернатива и "старым революционным путям", и "новому революционаризму" Нечаева?

Смириться, сложить руки - это было не по Герцену. Ему, однако, приходится формулировать трагическую безысходность многих кардинальных проблем грядущей революции.

Герцен не потерял способности слышать чужое горе. На вопрос "что делать?" он неизменно отвечал: проповедовать.

Проповедь нужна людям, проповедь неустанная, ежели путная... Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения. Апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.

Герцен определяет свои последние работы как сторожевой крик:

...Идите, продолжайте идти, но ступая осторожно, медленно, соразмеряя каждое движение с шагом людским. Идите с большим грузом, - не потеряйте, донесите до следующих поколений все, что накопили предшественники. Берите на себя ответственность за все своеобычное, особенное. Это - человеческую индивидуальность, лицо - храните пуще всего.

Тогда вы будете истинными революционерами.

Герцен и Достоевский одновременно столкнулись с тем явлением, которому посвящен пророческий роман "Бесы".

Герцен, в отличие от Достоевского, не считал нечаевщину-бесовщину ни сутью грядущего переворота, ни его неизбежным сопровождающим явлением. Но в последней работе Герцена, написанной за два года до первой редакции "Бесов", воплощены трагические предчувствия. Запечатлены разногласия с бесовщиной по всем пунктам1.

Герцен предощутил опасность разрушения, как до него Пушкин ("Не приведи Господи увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный"), как одновременно с ним - Достоевский.

Он не дожил до русских революций так же, как французские просветители не дожили до французской. Но именно в конце жизни он ясно увидел опасности грядущего переворота и выкрикнул предостережение.

Письма "К старому товарищу" стали итогом наблюдений, одиноких раздумий, страстных споров, интеллектуальных терзаний. И личных бурь.

***

Герцен хотел публиковать письма "К старому товарищу", советовался с друзьями.

Герцен - Огареву

20 сентября 1869 г. Есть же люди, которые понимают точно так, как я хотел высказать в письмах к Бак(унину), а теперь ужасно жалею, что они не были напечатаны. (Собр. соч. Т. XXX, 196-197.)

Читал рукопись вслух в Париже Н.Белоголовому в сентябре 1869 г., в Брюсселе - Н.Пятковскому; с ним шли переговоры о возможности публикации даже в России, в "Отечественных записках". Он не хотел, однако, чтобы его инакомыслие стало известно, потому и просил сына молчать о разногласиях с Огаревым и Бакуниным. Но высказанные мысли были ему слишком дороги, чтобы оставаться только в личном архиве... Разрешить это противоречие Герцен не успел.

После выздоровления дочери Герцен обосновался в Париже. Собрал всех родных - начала осуществляться мечта. Продолжал заниматься политикой.

П.Боборыкин вспоминает:

Все волновало Герцена, точно молодого политического бойца. Он ходил повсюду, где появлялось брожение, посещал публичные лекции и сходки.

На одной из таких сходок - на похоронах убитого журналиста Ле Нуара он и простудился. Воспаление легких, несколько дней тяжелой болезни и смерть в ночь на 22 января 1870 года. После его смерти члены семьи стали готовить сборник статей. Огарев просил не включать "Письма". Сын излагает Наталье по поводу этой просьбы свои недоумения: "Ежели он не прав - докажи. Ежели он прав - соглашайся. Но, ради несчастного Огарева, я согласен отложить до второго тома". В это время Наталья Алексеевна в Женеве получает на бланке "Народной расправы" угрозу:

№ 108

7 марта 1870 г.

Узнав, что фамилия когда-то бывшего русского деятеля Герцена думает начать издание сочинений покойного выпуском тех его статей, которые написаны им незадолго до смерти, в те дни, когда, отдалившись от активного участия в деле, началу которого он больше всех содействовал, покойный переживал тот внутренний разлад между мыслью и положением, что составляет неотделимую принадлежность предшествующего поколения, вышедшего из рядов хотя и талантливого, но все-таки тунеядствующего меньшинства барства, знающего соль и горечь русской жизни только из книжек... Мы заявляем, что статьи столько же противоположны его прежним, несомненно даровитым произведениям, сколько и всему современному настроению молодых умов России, что и сам Герцен никогда бы не согласился издать эти произведения в настоящем виде... Высказывая наше мнение г.г. издателям, мы вполне уверены, что они, зная, с кем имеют дело, и понимая положение русского движения, не принудят нас к печальной необходимости действовать менее деликатным образом.

И содержание, и язык, и бланк - все свидетельствует: автор - Сергей Нечаев. Наталья Алексеевна пересылает это письмо Александру. Он просит рукопись немедленно сдать на хранение в сейф Фогтам, - да, они знают, с кем имеют дело... А копию срочно готовить к печати. Решение свое он обосновывает в письме к Огареву так: