Последний день Славена. Том 2 - [82]

Покои Рогнельды находились этажом выше, прямо над покоями Годослава. Князь широким шагом заспешил по длинному коридору, стуча при этом каблуками своих тяжелых боевых сапог, которые успел уже надеть, готовясь в дорогу. Служанка Рогнельды семенила рядом, стараясь не отстать от Годослава, и, по прежнему задыхаясь от быстрой ходьбы, объясняла:

– Совершенно ни с чего вдруг такая ярость началась… Стала все подряд крушить, стол перевернула, посуду начала о наши головы бить. Мы детей успели вынести в другую комнату, и там закрылись, испугались. Потом стражник пришел, и княгинюшку закрыл в ее комнате. Мы хотели ей настой Горислава споить, а она дерется, пить не хочет. Елке все лицо расцарапала. И стражник подойти боится. Когда он дверь закрывал, она ему хотела в глаза вцепиться. Едва успел закрыть.

К Рогнельде был приставлены специальные стражники, всегда ожидающие каких-то неприятностей со стороны хозяйки дома. Эти приступы ярости случались с княгиней регулярно. И дежурный стражник обязан был оградить от возможной материнской агрессии детей – старшую дочь и сына. Это была главная задача стражников. И еще требовалось саму княгиню уберечь от каких-то опасных поступков. Именно потому стражники к княгине приставлялись особо сильные и массивные, не уступающие ростом самому Годославу. Но уже был случай, когда она с черепком от глиняного горшка бросилась на стражника, и нанесла ему рану в лицо. Метила в шею, но промахнулась. И всегда во время приступов она своего малолетнего сына обвиняет, говорит, что тот, якобы, убил своего деда, герцога Рунальда. Хотя его закололи копьями стражники по ее приказу, когда княгиня была беременна сыном. Может, потому сын и родился таким – с необычно большим и необычно сильным для ребенка телом, но со слабым умом. Сын этот не мог стать наследником Годослава. Он был бы не в состоянии править княжеством. Даже думать об этом было больно. И эта боль постоянно сидела в голове Годослава, заставляя его искать выход, но такого выхода он пока не находил. Один волхв Ставр, приведя однажды к князю видящего отрока Власко, сумел донести до Годослава весь из будущего. Что будет у него сын от другой жены, но и этому сыну не дано будет править бодричами. Но править он будет в другом княжестве, в другой земле, несравненно более обширной и сильной. И то не сразу, но с годами. Зная, что Власко почти никогда не ошибается, и имея возможность убедиться в этом неоднократно, Годослав слегка успокоился, и решил, что боги за него сами решат, как быть. И против их воли спорить и что-то предпринимать князь не намеревался. Боги всегда все сами решают за людей.

Приступы обычно длились не долго, и после них Рогнельда, как правило, подолгу спала. Иногда по двое – трое суток. И ничего из происшедшего не помнила. Когда князь вошел в покои жены, она уже слегка успокоилась, и сидела на ветру перед разбитым окном, в которое врывался холодный по зимнему ветер. Ветер трепал на ее голове волосы, выбившиеся из-под платка, который княгиня, представительница знатного данского рода, носила по славянскому обычаю. Данские женщины могли себе позволить ходить с непокрытой головой, даже в отличии от других скандинавских племен, и этим показывали свою вольность и свободу. Замужние славянки считали это зазорным, и всегда полностью прикрывали волосы, носили на голове повой или убрус[49]. Но Рогнельда сейчас не замечала ветра, как не заметила и вошедшего мужа. И собрав на высоком лбу глубокие морщины, была погружена в какие-то свои думы. Годослав подошел, наклонился, и посмотрел Рогнельде в глаза. Расширенный зрачок был неподвижен. Это значило, что приступ еще не прошел, и спрашивать о чем-то жену и говорить ей что-то было бесполезно. Князь сделал знак Даворе. Та знак поняла правильно, метнулась в соседнюю комнату, принесла глиняную большую бутыль и берестяную кружку. Годослав зажал кружку в ладони, а служанка, поднимая тяжелую бутыль двумя руками, налила в нее какую-то тягучую густоватую жидкость золотисто-медового цвета. Давора лучше князя знала, сколько следует наливать. Годослав протянул кружку жене. Но она, казалось, все еще ничего перед собой не видела. И даже руку не подняла. Тогда он просто подошел сбоку, одной рукой обнял жену за плечо, и прижал к себе, а второй поднес кружку к губам. По мере того, как Годослав поднимал кружку, Рогнельда начала делать маленькие глотки. Годослав не торопился, опасаясь, что Рогнельда захлебнется, и сильно кружку не поднимал. В итоге она выпила все, но никак не показала своего удовольствия или неудовольствия. И сохраняла прежний отстраненный вид.

Годослав вернул кружку служанке.

– Я сегодня уезжаю на несколько дней. Последите за ней хорошо, и за детьми тоже. Пошлите за Гориславом. Пусть до моего возвращения поживет здесь. Хотя, когда она полностью в себя придет, я, надеюсь, уже вернусь. И окно пошлите кого-то заделать побыстрее. На улице ветер. Княгиня может простыть.

– Мы ее сейчас в постель уложим, – пообещала Давора.

Годослав знал, что после этого отвара Горислава, который дают только во время приступов, княгиня Рогнельда быстро засыпает, и спит с редкими пробуждениями почти двое суток, а то и, случается, больше. Порой ее насильно будят, чтобы накормить. Через трое суток князь рассчитывал уже быть дома.