Последний бой - [327]

Почти десять лет прожили, а понял только сейчас. Видимо, прежде просто не задумывался — нужды в помощнике не было.

7

Приаральская степь. Бесконечная песчаная гладь. Лишь непривычному, постороннему взгляду кажется она утомительно однообразной. Но те, кто здесь рожден, знают, как разнятся меж собой пески. То мягкие, вязкие, зыбучие: ступишь на них — и уйдет нога по колено, и тихая, но властная сила потянет тело вглубь, и почудится, что нет под тобой дна. То плотные, будто спрессованные, и жесткие, как наждак: проведи рукой — поранишь ладонь. То бугристые, будто громадное, миллионногорбое стадо верблюдов разлеглось на бескрайней равнине. А то вдруг откроется полоса гладкая — будто отутюжил ее кто-то, будто, выравнивая каждый сантиметр, провели тут широченную дорогу. А временами средь сухой желтизны заколышется внезапно зеленая заводь высокой травы, такой яркой и такой сочной, что так и хочется съесть ее.

Песок. А по нему волны, волны, волны. Вот легкая, чуть приметная рябь — как по арыку, когда плеснется мелкая рыбешка. Вот уже покрупнее — такая бежит по большому каналу, когда утренний ветер рябит его, словно выстилает шифер. А вот и валы — настоящие, морские, пятиметровые, те, что выпрыгивают, как пловцы, выгибая спины и втягивая животы. Волны, волны, волны.

Присядь, зачерпни горстку песка, он протечет сквозь пальцы, и на ладонь ляжет ракушка, настоящая, морская, похожая на чуть подувядший лепесток белой розы, на мелкую фарфоровую пиалушку. Раковина. Откуда она здесь?

Пустыня. Песчаное море, в котором есть и штормы и штили. Пустыня и впрямь напоминает море, как изваяние напоминает лицо, как статуя напоминает живого человека.

Пустыня — памятник морю.

Такой увиделась она новому директору, когда вместе со своим замом выехал он за пределы совхоза и направился к Аралу.

Даулетов отыскал наконец ориентир. Он просто не умел еще как следует читать карты и не обратил сперва внимания на несколько условных значков недалеко от западной границы «Жаналыка». Потом лишь понял: это роща. Турангилевая рощица, всего-то около двух гектаров. Но все же примета, и видная.

Реимбай ремонтировал «газик», который хоть и не сильно, но все же пострадал при аварии, и Даулетову пришлось вновь воспользоваться собственным «Москвичом». Он пригласил Сержанова проехаться вместе по полям, пригласил, намереваясь на месте и с глазу на глаз без свидетелей спросить впрямую : знает ли зам о скрытых полях и, если знает, почему молчит...

Ехали они достаточно долго и, судя по всему, верно ехали, но своей главной приметы Даулетов так и не отыскал.

— Ержан Сержанович, а мне говорили, что тут роща есть, — это директор обронил как бы невзначай.

— Кто это мог сказать? — удивился зам. — Давно уж нет ее. Поля там. А стояла она вон, — он показал большим пальцем за спину, — с полкилометра, как проехали.

— Жаль, — Даулетов говорил искренне. Ему и впрямь жаль было сведенного леса, леса, столь редкого теперь в этих местах.

— А чего ее жалеть?

— Да вот предполагал со временем совхозный пансионат тут построить. — И на сей раз не лукавил директор. Точно — такая мысль у него была.

— Городской вы все же человек, Жаксылык Даулетович. Городской. Это только дачника на природу тянет. Аульчанину другое нужно. — Сержанов, как обычно не без удовольствия и легкого ехидства, наставлял своего преемника. — Нашим рабочим, уж если куда и ехать в отпуск, так не за город, а в город. Не на весь срок, конечно, поскольку у каждого и дома дел предостаточно, но на недельку, пожалуй, можно. В театр сходить, в музей. Кино новое посмотреть, а то в наш-то клуб когда оно еще приедет? По магазинам пройтись. Да-да, и это тоже. Может быть, это в первую очередь. Не пробежаться впопыхах, а не спеша походить, чтобы выбрать нужное, а не хватать первое попавшееся.

И опять Сержанов был в чем-то прав. Действительно, у земледельца отпуск зимой. Что ему в это время делать возле облетевшей рощи? А вот сам он, Даулетов, как ни обидно в этом признаваться, в данном случае мыслил шаблонно.

Поля между тем все тянулись и справа и слева. Даулетов засек по спидометру, накинул еще полкилометра, и оказалось, что от официальной границы «Жаналыка» до края последней хлопковой карты без малого пять километров. Довесок более чем солидный. Он усмехнулся.

— Что веселого нашли, Жаксылык Даулетович?

— Да вот подумал: проснулся как-то поутру Великий герцог Люксембургский и вдруг узнал, что его владения увеличились чуть ли не в полтора раза. Как думаете, что он скажет?

— Мне-то откуда знать? — Сержанова удивляли и раздражали беспредметные вымыслы директора. То снохой себя представит, то вот герцогом Люксембургским. Чем у человека голова забита? — Я ведь с герцогом не знаком. За дастарханом вместе не сидели.

— Но, наверное, не опечалится?

— Зачем ему печалиться? Больше — не меньше.

— Да-да, — кивнул Даулетов, но у самого-то директора вид был грустный. Расхотелось спрашивать зама, знает ли он о лишних гектарах. Нечего спрашивать. Надо проводить обмеры, и все тут. Можно было возвращаться.

Вышли из кабины, что называется, «ноги размять». Высокому тучному Сержанову, конечно, было неудобно в «Москвиче». Он поприседал пару раз, покрутил руками, как на зарядке, и вдруг неожиданно, почти по-детски, пожаловался: