Последний берег - [29]

Прямо поперек страницы было написано крупными скачущими буквами:

УЕЗЖАЙ. УЕЗЖАЙ. НЕМЕДЛЕННО УЕЗЖАЙ.

Это было написано с таким яростным нажимом, что кое-где перо прорвало плотную бумагу, и на странице остались микроскопические брызги чернил.

Разумеется, я сразу поняла, кто это писал.

Спичка.

Я едва не расхохоталась – надо же, нахальная девица мне угрожает!

Нужно признаться, я совершила огромную глупость, не прихватив с собой дневник, оставив его раскрытым на столе. Конечно, Спичка прочитала мои записи, вероятно, она мало что поняла, но кое-что дошло и до ее поврежденного перманентными завивками мозга. Ее возлюбленный только-только решился довести свою жену до растительного состояния, чтобы самому славно повеселиться на ее денежки, и тут какая-то пигалица встревает, угрожает такому близкому счастью! Но что она сделает мне? Подсыплет мышьяку в кофе? Плеснет кислотой в лицо? Фу, как это мелко.

Вилла «Легкое дыхание» сияла всеми огнями. В маленькой столовой был накрыт легкий ужин, благоухали в вазах цветы, мадам Жиразоль вихрем пронеслась мимо меня с подносом тартинок.

– C чем это, мадам Жиразоль?

– C тапенадом, самые вкусные!

Я ухмыльнулась. Моя экономка была родом из Прованса и обожала тапенад – густую пасту из измельченных оливок, анчоусов и «тапен», так южане называют каперсы. Я дала мадам Жиразоль полную волю в том, что касалось стола, значит, тапенадом будет нафаршировано все, включая и профитроли.

Я оказалась права. Утка была с тапенадом, но очень вкусная. Мне показалось, в последнее время я стала острее чувствовать вкус еды. После ужина и пары бокалов вина я впала в некую сонную прострацию – словно меня, маленькую и сонную, укачивали чьи-то теплые всемогущие руки. Я почти не участвовала в общей беседе, тем более что ничего в ней не понимала. Часто повторялось знакомое мне имя Жана Мулена[6].

– Это, кажется, префект департамента Шартр? – спросила я точно в полусне.

Франсуа, смеясь, рассказывал, как в Париже он обнаружил, что если кого и видели с немецким коллаборационистским журналом «Сигнал» в руках, так это бойцов Сопротивления, которые использовали это издание, чтобы узнавать друг друга при встрече в общественных местах.

– Если бы немцы арестовывали всех, кто вертел в руках «Сигнал», они бы моментально подавили Сопротивление!

Все засмеялись. Рахиль наклонилась ко мне и шепнула:

– Знаешь, Сопротивление устроило мой отъезд. В одну из ближайших ночей меня с девочками отвезут в Швейцарию.

Я переводила взгляд с одного гостя на другого. Все же это очень странно – идет моя помолвка, но многих, кто сидит за столом, я вижу первый раз в жизни. И я рада этим людям, ведь у меня всегда было мало друзей, мне некого было бы усадить за этот огромный стол. Мне было приятно, что рядом со мной сидит румяная от радости Рахиль, что ее дочки увлекают меня в свои игры. И все же я скучала по Рене… Вот и Рахиль вскоре уедет, спасая свою жизнь.

– Катрина, вы грустите? Мы утомили невесту своими разговорами, – сказал один из только что представленных мне гостей. Его звали Раймон, он был высокий, симпатичный, с высокими залысинами на лбу. Вдруг я подумала, что они называются «треугольники тайного советника» и свидетельствуют о том, что их хозяин умен и хитер… Но я же не верю в лженауку физиогномику?

– Давайте выпьем за самую красивую невесту, – предложил Раймон.

Повинуясь вечному женскому инстинкту, я покосилась в огромное зеркало, висящее напротив окна. Нет, я не была красива в тот вечер. Мне не удалось уложить волосы в прическу, на щеках отчего-то выступили белые пятна, а рот выглядел странно увеличившимся – вокруг губ залегла коричневая кайма, которой я раньше не замечала.

И еще я уловила в зеркале движение. Там, за окном, в саду, кто-то был. Кто-то, кто не хотел до времени обнаружить свое присутствие.

Я наклонилась к Франсуа, он быстро коснулся губами моего виска и отвернулся, чтобы продолжить разговор. Но я потянула его за руку, заставила наклониться к моему лицу и прошептала:

– Кто-то следит за нами из сада.

В глубине души я надеялась, что он усмехнется и скажет:

«Все в порядке, дорогая, это всего лишь твое воображение».

Но он принял мои слова очень серьезно. Кивнул и шепнул что-то Раймонду. Раймонд немедленно поднялся.

– Дамы и господа, у нас незваные гости. Мадам Жиразоль, утка была прекрасна, но сейчас я предложил бы вам вернуться в кухню. Рахиль, дети – поднимитесь на чердак. Катрина, вам лучше…

– Я останусь здесь, – сказала я, сама удивившись тому, как спокойно прозвучал мой голос. – Я хозяйка дома и хочу знать, что здесь будет происходить.

– Хорошо, – помедлив, сказал Раймонд, и я увидела, как он медленно тянет из кармана тускло поблескивающий ствол.

– Не надо, – сказал Франсуа. Без голоса, одними губами. – Раймонд, тут женщины. Тут дети. Если мы начнем стрелять – они положат всех. Ты же их знаешь…

– «Они» – это полиция? – переспросила я.

– Кажется, это гестапо, дорогая. Тебе незачем волноваться. Ты не знаешь ничего. Ты пустила в свой дом и в свое сердце не того человека. Я прошу тебя стоять на этом и больше не говорить ничего. Ты меня поняла?

Я кивнула. В продолжение этого короткого диалога все присутствующие продолжали сидеть за столом. Мадам Жиразоль даже преспокойно вкушала профитроли. Моя толстуха экономка всегда была без надобности слезлива, но, видимо, в трудной ситуации способна была проявить редкое самообладание.