Последний атаман Ермака - [175]

Отрок в радостной улыбке обнажил передние редкие зубы, затараторил, словно за ним гнались пронырливые от воеводы земские ярыжки, грозя догнать и палками исколотить!

— Сказывал Наум, что женки ваши во здравии и нужды ни в чем не испытывают. А навещает их сам литовский голова Кольцов да хозяин избы стрелецкий десятник Игнат Ворчило… Приметил я, атаман, что козлобородый ярыжка с дивным именем Антиох, неведомо по чьему повелению, почитай что каждый раз идет по пятам за тем десятником к дому, где живут ваши женки, затаясь за углом амбара, ждет его выхода, а опосля того шкандыбает к дому, где Игнат живет у стрельца Ромашки, брата своего.

— Игнат ведает, что за ним ярыжка следит? — забеспокоился атаман Матвей: «Не доставало еще, что и за Наумом дьяк Иван приклеит земского ярыжку, за каждым шагом следить будет. А Науму по моей просьбе, переданной через Симеона, надобно спешно покидать Самару и всеми способами постараться пройти в Кош-Яик к атаману Барбоше! А при слежке сделать это будет сложно, могут из города не выпустить».

— Того не знаю, атаман Матвей, — ответил негромко Митроха, быстро глянул на дверцу, прошептал: — Может, сказать десятнику, чтоб поостерегся?

— Скажи, братец. Да и сам будь настороже. Не зря говорят, что бог любит праведника, а черт ябедника! А ярыжки что ни на есть наипервейшие ябедники, служат воеводе за деньгу. Князь Григорий знает, что ты к нам вхож, и за тобой может пустить кого-нибудь. Пронюхает, что вести с воли к нам приносишь, батогами может отпотчевать за милую душу. А нам жаль тебя, ты славный отрок, из тебя добрый был бы казак!

Митроха засмущался от похвалы атамана, веснушки стали почти невидимыми на покрасневшем лице, он нахлобучил шапку почти на глаза, подхватил с ужина оставшийся чугунок и поспешил на выход, чтобы караульные стрельцы не поинтересовались, почему он так долго не выходит из горницы.

— Вот такие, братцы, дела, — сказал Матвей, крестясь и усаживаясь за стол завтракать, — не вовсе беспечен наш князь Григорий! И чует мое сердце, что скоро зимние вьюги с полуночной стороны принесут нам новые известия!

* * *

Если бы среди зимних морозов с холодного неба нежданно ударила трескучая молния и расколола тесовую крышу губной избы, Матвей Мещеряк не так бы удивился. Когда к вечеру вьюжного декабрьского дня после ужина неожиданно открылась малая из караульной комнаты дверь и в нее без труда проскочил дьяк Иван Стрешнев, под сердцем у атамана екнуло: «Ну вот, прислал из Москвы правитель Годунов государев указ, как с нами поступить? Милая Марфуша, молись за нас богородице…»

Не успел Матвей задать вопрос, что же привело так поздно к ним дьяка Ивана, как в горницу, согнувшись едва не пополам, пролез в дорогом, но изрядно ношеном белом кафтане с желтым бархатным поясом какой-то человек. И когда он распрямился, а на круглом лице с бородкой широко раскрылись глаза: гость вглядывался в людей, сидящих в вечернем полумраке, Матвей не удержал изумления, которое вырвалось у него с громким восклицанием:

— Князь Андрей? Возможно ли? Какими судьбами? — и от удивления даже дернул себя за короткую темно-русую бородку, словно хотел отогнать от себя нежданное видение. Первая мысль была: наверно, князя Андрея Ивановича царь Федор прислал в Самару воеводой вместо князя Засекина! Но почему он втиснулся через узкую дверь, а не через главные двери? И почему кафтан измят, дорожной застарелой грязью испачкан весь подол? И почему вошел к арестованным казакам без оружия за поясом?

— Ка-ак? — от неожиданности атаманова возгласа дьяк Иван двинул двупалой рукой шапку со лба на затылок. — Тебе, атаман, знаком этот человек? Этот злодейский государев ослушник?

Не менее дьяка Ивана был поражен и князь Андрей. Не привыкнув еще с уличного света к полумраку тюремной горницы, и во сне не чаяв встретить в далекой Самаре, да еще и в темницкой, человека, который вот так, с первого погляда признал в нем московского боярина, он начал пристально всматриваться в людей, сидевших по лавкам.

— Кто это окликнул меня? — и через время добавил с ноткой удивления: — Кажется мне, что и я припоминаю этот голос! — Увидел рослого крепко сбитого казака в светло-голубом кафтане с желтым поясом, вскинул серые, чуть на выкате глаза, и его круглое, с короткими усами и бородкой лицо вдруг озарила если не радостная, то все же приветливая улыбка.

— Свят-свят! Вот так встреча! Атаман Матвей! Ты-то за какие грехи запихнут в губную избу? Неужто и ты всесильному Бориске Годунову чем не потрафил?

— Об этом потом поговорим, князь Андрей, — с улыбкой ответил Матвей и засмеялся, глянув на дьяка Ивана, пораженного встречей знатного князя Шуйского и воровского атамана Мещеряка. — Видишь, нашего благодетеля и кормильца нежадно столбняк прошиб, с места не двинется! — и к изумленному дьяку с насмешливым разъяснением: — Не страшись, дьяк Иван, князя Андрея Ивановича знаю не по совместному побитию набеглых ногаев и сражению у Кош-Яика, а по причине нашего бытия пред очами царя и великого князя Федора Ивановича по возвращении из сибирского похода.

Дьяк Иван сглотнул тугой спазм в горле, без слов кивнул головой, недобро зыркнул воспаленными глазами на князя Андрея, кашлянул в кулак.