Последний атаман Ермака - [136]

«Не иначе выходец из теперешней Литвы на государевой службе, — догадался Матвей по тому, как стрелецкий голова вновь заговорил с заметным акцентом, хотя и на довольно хорошем русском языке, — не диво: многие от царя Ивана бежали в Литву на службу литовскому князю, а многие из Литвы шли на службу московского царя».

— Я уже сказал, что стою на государевой службе, стрелецкий голова Симеон Кольцов, а на Москве меня почему-то называют Семеном, а то и просто по-мужицки — Семейкой. Под моей рукой в городе Самара стоит сотня выходцев из Литвы, Польши и есть некоторые из немецкой земли. Воевода князь Григорий Засекин совсем доволен нашей службой, не всегда ругает, когда стрельцы в кабаке много пьют.

— Идем, Симеон, в войсковую избу, там и речь вести будем, а не у ворот на ветру — вона как задуло к обеду, того и гляди, дождя с полуночной стороны как бы не нагнало. Ишь ты, даже воронье в кронах приумолкло, не колготится с гвалтом, как обычно. Шагай с нами и ты, Филимон, и к тебе будет у нас спрос, — сказал атаман Барбоша и между изб и землянок, мимо встревоженных жителей Кош-Яика повел воеводских посланцев к избе в центре острова, где на крылечке под тесовым навесом стояли два бородатых пожилых казака с пищалями и при саблях.

— Входи, стрелецкий голова да обереги лоб, не ударься о притолоку: у нас не боярские и не княжеские хоромы. Мы люди темные, любим гроши да харч хороший, — посмеялся Богдан. — В иные избушки едва не на четвереньках вползаем, а все же от дождя и холода надежное укрытие.

До крыльца атаманов сопровождал десятник Федотка Цыбуля, ему Матвей негромко велел спешно идти к Марфе, чтобы наскоро сварила лапшу с бараньим мясом, прихватила посуду и вместе с княжной Зульфией принесла в войсковую избу накормить гостей.

— По их коням видно, что спешили стрельцы из Самарского городка, — добавил Матвей на немой вопрос Федотки: кормить воеводских посланцев, которые приехали с бог знает какими вестями, а то, может быть, и с позорными для казаков угрозами, — мы будем гостеприимными, а к разговору лапшу не примешаем. Ну, не мешкай, дружок, беги к Марфе!

В теплой горнице с маленькими слюдяными окнами в каждой стене и с аккуратной печкой в левом от двери углу, из утвари были длинные самодельные лавки у стен и тяжелый на толстых ножках стол, покрытый вместо скатерти тонким, у ногайцев добытым ковром. Ковер разукрашен птицами на зеленых ветках низкорослого над землей дерева с яркими красными яблоками. И на стенах прибиты гвоздями ковры с большими красными розами и с чудной золотой нитью кружевной вязью. На столе, сверкая позолотой, стоял шестиконечный подсвечник, а в чашечках в виде распустившихся колокольчиков вставлены толстые высокие свечи.

Стрелецкий голова осмотрел горницу внимательно, в щедрой улыбке раздвинул тонкие губы.

— Я у князя Засекина в его доме такой красивый убранства не видел, — и языком прицокнул от восхищения. — Ни ковра персидский, ни подсвечник из серебра и золота.

— А все оттого, что князь Засекин сидит в Самарском городке, а не ратоборствует с извечными врагами Руси — татарами да ногаями, — с иронической усмешкой заметил Матвей Мещеряк, усаживаясь у окна слева от переднего угла с иконой святого Георгия, которому с большой охотой поклонялись казаки.

— Государь Федор Иванович не давал воеводам повеления идти на ногайские улусы ратным боем, — оправдывая воеводу, сказал Симеон Кольцов, садясь к столу с другого края, и пояснил, как мог, что нынче тяжело царю от поляков, литовцев, шведов, тяжело и от татар крымских да сибирских, да и ногайцы только и ждут удобного времени для набега. После многих лет войны ратная сила Руси крепко поистратилась, надобен царю Федору Ивановичу мир на восточных рубежа, хотя бы на десяток лет. И добавил от себя вопросом:

— Вы все понимали, атаманы? Не путал я какую мысль великого государя и царя?

— У тебя, Симеон, не голова, а ума палата, жаль, что боярской шапкой не покрыта. Потому как говоришь ты не как ратный человек, а как государев посол к хану Урусу, — усмехнулся Богдан Барбоша, присаживаясь на лавку рядом с Матвеем. Сказал с иронией, но серые строгие глаза под нахмуренными густыми бровями давали понять, что бывалый атаман настороже, потому как не верил более ни посланцам Боярской думы, ни грамотам царя Федора Ивановича, именем которого на Руси правит лукавый и ненадежный в обещаниях первый из бояр московских Борис Годунов.

— Я хочу сказать вам, о чем писано в государевой грамоте, которую я привез атаманам и казакам, — волнуясь из-за открыто неприязненного отношения атамана Барбоши к царской грамоте, заторопился сотник. — В этой грамоте писал царь Федор Иванович, что он прощает казакам все их вольные и невольные набеги на ногаев, чтобы они оставили ногайские земли на Яике и шли бы к Самаре на государеву службу. Да знать вам, атаманы, что в Москву прибежал крымский царевич Мурат Гирей, его гонят из дома и хотят убить злые враги в Крыму. И Мурат-царевич теперь большой друг царя Федора Ивановича, его будут посылать и против крымского хана и против хана Уруса. Только Мурат-царевича надо усилить крепкой ратной силой, потому как прибегал он на Русь не с многими слугами. А теперь царевич идет Волгой к Астрахани, собирает по городам стрельцов да казаков, которым царь будет давать хороший жалованье за службу.