Последние времена - [10]

– Пока нет.

– А четыре с полтиной?

Захар не удостоил меня ответом. Лицо его как бы застыло в сухом и жестком выражении.

– Ну так и быть, – согласился я, – но только парой?

– На одной доедешь.

Сказано это было так твердо, что я не решился возражать.

– А нельзя ли у тебя чаю напиться и ночевать? – сказал я.

Захар подумал.

– Машка!.. – закричал он.

Явилась Машка. Она испуганно расширила глаза при взгляде на старика.

– Сходи к целовальнику, самовар спроси. И чаю чтоб дал. Скажи, мол, нужно, – приказал он ей.

Машка опрометью бросилась к кабаку.

– Входите, – проронил старик.

Вместе со мною взошел было на крыльцо и Левончик.

– Ты чего? – спросил его Захар.

Тот замялся.

– Нечего шлындать… Ступай, ступай…

Левончик посмотрел на меня, подмигнул лукаво и распростился.

– Дармоеды! – напутствовал его Захар.

Я было попытался вступить с ним в разговор, но это оказалось совершенно невозможным. «Велика ли у тебя семья?» – спрошу я; он подумает и скажет: «Есть». «Как живут мужики в Лазовке?» – «Разно». И так во всем. А немного погодя и вовсе перестал отвечать: буркнет себе что-то под нос и глядит по сторонам. И еще я вот что заметил: проулок около крыльца был замечательно пустынен. Пробежит откуда-то свинья, пройдет осторожным шагом курица, и только. Люди как будто остерегались ходить здесь. Так, одна баба показалась было, но, увидав нас, тотчас же торопливо скрылась за угол. Долго уж спустя какой-то мужичонко деловой походкой прошел по проулку. Поравнявшись с крыльцом, он низко поклонился.

– Аль праздник? – насмешливо спросил его Захар.

Мужичонко остановился.

– Праздника никак нетути, – робко ответил он, в нерешимости переминаясь на ногах, – завтра, кабыть, праздник-то?

– Так, – произнес Захар и, по своему обычаю, подумал. – Ты где же это, у вечерни был?

– К кузнецу…

– А! Сошники наваривал?

– Не то чтоб сошники…

– Чего же?

– Да насчет зубов, признаться…

– Болят?

– Ммм… – произнес мужичонко, качая головою, и схватился за щеку.

– Так… Значит, кузнец лекарь?

– Признаться, помогает…

– Как же он?

Мужичишка оживился.

– А вот, возьмет нитку, к примеру, – заговорил он, немилосердно размахивая руками, – возьмет и захлестнет ее на зуб. Ну, а тут как захлестнет, прямо возьмет и привяжет ее к наковальне… Вот, привяжет он, да железом, к примеру… прямо раскалит железо – и в морду… Ну, человек боится – возьмет и рванет… Зуб-то – и вон его!.. Здорово дергает зубы! И мужичок в удовольствии рассмеялся. Захар не сводил с него саркастического взгляда.

– Так в морду?.. железом?.. – вымолвил он. – Ну что же, вырвал он тебе зуб-то?

– Мне-то?

– Тебе-то.

– Да я, признаться, не дергал… Я, признаться, обсмотреться… Мужичок окончательно переконфузился.

– Не дергал! Обсмотреться! – пренебрежительно воскликнул Захар, – а навоз мне вывозил? А под просо заскородил?.. Не помнишь?.. Как муку брал, так помнил, а теперь зубы заболели? Железом?.. в морду?.. Я тебе как муку давал: вывези, говорю, ты мне навозу двадцать возов и заскородь под просо. А ты заскородил?.. У тебя вон брат-то на барском дворе мается, а у тебя зубы болят?.. Ты ригу-то починил? У тебя, лежебока, колодезь развалился ты поправил его? – И добавил с невыразимым презрением: – Эх, глиняная тетеря!..

Мужичок не говорил ни слова и только глубоко вздыхал, изредка хватаясь за щеку. А когда Захар умолк, он произнес жалобно:

– Лошаденки-то нету…

– А, – сказал Захар, – ты с барина за брата деньги-то взял, ты куда их подевал?

– Подушное…

– Ну, подушное, а еще?

– Сестру выдавали…

– Сестру! Лопать нечего, в петлю лезете, а чуть налопались пьянствовать… Я тебя гнал муку-то у меня брать?.. Лошади нет, а на свадьбу шесть ведер есть?.. Пропойцы… Ты бы на четвертную-то лошаденку купил, а ты ее пропил… Шалава, шалава! Ты бы девку-то продержал, да в хорошем году и отдал бы ее… Бить бы, бить тебя, шалаву!

– Ведь не сладишь с ей, дядя Захар, с девкой-то!.. – беспомощно возразил мужик.

– Чего-о?.. Да ты кто ей – брат ай нет? То-то, посмотрю я на вас, очумели вы… Взял да за косы привязал, да вожжами, не знаешь? Разговор-то с ихним братом короткий… Ей, дьяволу, загорелось замуж идти, а тут работа из-за нее становись…. Нет, брат, это не модель! – Он замолчал, негодуя.

Мужичишка еще раз вздохнул, подождал немного и осторожно направился далее.

– Народец!.. – проронил Захар.

Я воспользовался его возбуждением.

– Плохой?

Захар махнул рукою.

– Я пришел из Сибири – не узнал, – сказал он, – все, подлецы, обнищали!

– А ты зачем был в Сибири? – спросил я с любопытством.

– На поселении был, – отрывисто сказал Захар.

– За что?

– По бунтам, – с прежнею сухостью ответил он, – супротив барина бунтовались… – И снова устремил взгляд в пространство.

А с крыльца вид был внушительный. За пологой долиной, в глубине которой неподвижно алела река, широким амфитеатром раскинулся лес. Солнце, закатываясь, румянило его вершины. Сияющий шпиц монастырской колокольни возвышался над сосновым бором, и золотой крест горел над ним, как свечка.

В это время к нам подошли, один за другим, два старичка. Один, высокий и худой, поклонился молча и, неподвижно усевшись на лавку, стал, не отрываясь, смотреть на закат. Другой, кругленький и розовый, с пояском ниже живота и серебристой бородкой, поздоровался, улыбаючись, и распространился в бойких речах. Машка подала самовар. Я заварил чай и пригласил стариков. Кругленький поблагодарил и подсел поближе к самовару. Захар промолчал и отвернулся, третий же – его звали Ипатыч – ие шевельнулся.