Последние километры - [29]
«Врет, — подумал Иван Гаврилович. — Топтал, сукин сын, нашу землю либо теперь, либо еще в восемнадцатом, тогда и нахватался».
А вслух спросил наугад:
— Где твои сыновья?
— Сыновья? — переспросил бауэр и грустно покачал головою. — Эх, были бы у меня сыновья…
Он не скрывал своей враждебности. Казалось, даже кичился ею. Комбриг закурил папиросу, курил он редко, лишь тогда, когда очень нервничал. Сплюнул на снег горьковатую слюну и твердо сказал:
— Покажешь брод.
— Значит, паны, — бауэр снова говорил с насмешкой, — прошли Днепр и Вислу, а на Одере ищут брода?..
— А ты поменьше разглагольствуй. Так будет лучше.
Бауэр пошел к машине в своей легкой фланелевой сорочке. К виллису подкатила еще одна машина — пикап Никольского. Вадим Георгиевич шел навстречу.
— Ну, вот и мы, — произнес он, как всегда, бодро, перекрывая грохот мотора, гул близкой канонады: совсем неподалеку отсюда заняли позицию танки Чижова, которые вели огонь по противоположному берегу.
— Возьмите еще кого-нибудь с измерительными приборами, — приказал комбриг инженер-майору, — пойдем к реке.
Никольский прихватил не одного, а двух техников-лейтенантов одинакового роста и даже внешне чем-то похожих друг на друга: тоненькие усики, стрелочкой баки, видно, такая уж мода завелась в инженерной службе. Как выяснилось позже, и звали их одинаково — Юриями.
Шли гуськом: немец — провожатый, Березовский, Платонов, Никольский и оба Юрия. Один нес измерительные приборы, другой — надувную резиновую лодку. На темном небе все ярче вырисовывалась фронтовая феерия. Справа, над Оппельном, полыхало зарево. Слева, в районе Кенджина, тоже разгорался бой. На советские части, пытавшиеся форсировать реку, противник обрушил массированные удары ночных бомбардировщиков. Осветительные ракеты покачивались на горизонте, как гигантские розовые медузы.
Участок, избранный Березовским для обследования, был сравнительно спокойным. Неудобные подъезды, дамбы, которыми заслонилось разъединенное двумя островками течение реки, остановили батальоны Чижова здесь, у рыбацкого поселка Шварцфельд.
Пробравшись по льду через оба рукава на левобережный островок, Березовский и спутники остановились перед основным течением. Прилегли за кустами лозняка. Мягкие бархатные кисточки приятно щекотали лицо, напоминали комбригу беззаботное детство, прибрежное Озерцо, шутливые баталии в страстную субботу.
— Вот здесь, — указал рукой бауэр. — По колено, не больше.
— Измерим, — произнес Березовский.
— Юрики! — шепотом позвал лейтенантов инженер-майор.
На ничейной земле, в такой близости от противника, необходимо соблюдать максимальную осторожность. Лейтенанты на ощупь разматывали рулетку, прилаживая к концу ленты металлическое грузило. Возле берега было шесть метров. Надули резиновую лодку, чтобы замерить на фарватере.
— Шесть? — переспросил Никольский. — Это ведь не брод, а пропасть.
Комбриг разъяренно оглянулся назад, но бауэра и след простыл. Послышался всплеск воды, замелькали над водой руки.
— Гитлеровская шкура! — выругался Иван Гаврилович.
Стрелять нельзя, — вызовешь на себя огонь с того берега. Если же не убить гада, переплывет и укажет цель. Первыми сориентировались лейтенанты. Столкнули лодку на воду, один налег на весла, другой зажал в руке саперную лопатку. Они быстро пересекли пловцу путь и бесшумно покончили с ним.
Возвратились с реки ни с чем. До поздней ночи сидели комбриг с инженером в теплом доме, прикидывали все возможные варианты преодоления реки. А около полуночи на мотоцикле прибыл офицер связи. Отдельная танковая бригада получила новое задание. Командарм Нечипоренко вызывал комбрига Березовского на КП армии в городок Обернигк, неподалеку от Обервальде.
Часть вторая
СИЛЕЗИЯ
На следующий день, сидя в виллисе и кутаясь в спасительную бурку, Иван Гаврилович вспоминал события прошлой ночи.
В щедро натопленном доме владельца паровой мельницы, который горячо доказывал свое чешское происхождение, было тихо и уютно. Может, и в самом деле Ганса Кубке звали когда-то Яном Кубкой, который в молодые годы отправился из перенаселенного Оломоуца на заработки в Восточную Германию и тут осел, женившись на вдове шваба-мельника. Все может быть. Ведь он сам позвал к себе советских воинов на постой и предупредительно проявлял славянское гостеприимство. Ему помогала жена — седая немка с двумя рядами вставных зубов, грузная женщина, намного старше своего мужа.
На сковородке шипела яичница, в четырехугольной зеленой бутылке ждал своей очереди самодельный шнапс. Узкая шейка бутылки была обтянута аккуратным разноцветным веночком из пористой резины. Капельки спиртного из начатой бутылки всасывались в резину и не пачкали скатерть.
— Выпьем, чтоб дома не грустили, — промолвил Березовский, налив рюмки.
Выпитая рюмка не развеселила, а наоборот, навеяла еще большую грусть. Ивана Гавриловича не переставало мучить то, что его нигде никто не ждет. Разве лишь сестра Настя, если осталась в живых…
Вадим Георгиевич пожаловался: давненько не было писем от жены, возвратившейся из эвакуации в освобожденный Днепропетровск. Как там поживает его Элеонора, как ведет себя сын Валерик, какова причина перебоев в переписке: задержка полевой почты в связи с частыми передислокациями или, быть может, одинокая женушка нашла себе кого-то, кто пригрел ее в холодном, неуютном городе? Что делать, если это так? Списать за счет войны? Пропади она пропадом, эта проклятая война! Даже с его оптимизмом волком взвоешь!
