Последние каникулы - [8]

Федор повернул к тренеру бледное лицо:

— Все, спасибо. Мне ничего не нужно. Я бросаю бокс.

— Значит, он в тебе не глубоко…

— А в вас он глубоко? Какой тренер, такой и ученик!.. Митько почему-то не проиграл! Почему он не проиграл?

Виктор Кузьмич выпрямился, глухо произнес:

— Успокойся, Федя, надо сохранять мужество, особенно после поражения. Ты — спортсмен!

— Никакой я не спортсмен, хватит! Три года тренировок, и что? Все впустую. Митько меньше меня занимается, а выигрывает! Почему он выигрывает? Почему?!

Виктор Кузьмич прикрыл глаза, опустил голову. Казалось, еще мгновение — и он не выдержит, накричит на ученика, оттолкнет его, чтобы не слышать, не терпеть оскорбительных слов потерявшего над собой власть, сломленного поражением мальчишки.

Он пересилил себя. Он заговорил так, как будто до этого между ними не было сказано ни слова:

— Бокс — это не институт, где пять лет прошло и ты — инженер. В боксе, бывает, и пять лет ждут победы, и десять лет ждут, а она не приходит. А потом вдруг откуда что возьмется, и пойдут победы одна краше другой! Только нужно много и осмысленно работать. И уметь ждать. И вот что… Помнишь, ты мне говорил, будто бы тебе не хватает взгляда со стороны?.. Я думаю, тебе нужно повидать отца. В тебе нарушена система жизнеобеспечения — порвана какая-то артерия… Если я неправ, прости.

Федор уже не слушал тренера, он разделся и, шлепая босыми ногами, отправился в душ.

— Зайди ко мне завтра, поговорим еще раз, — попросил тренер.

* * *

Холодные струи ударили по коже, обожгли ее. В душевой никого не было, и Федор долго стоял, будто оцепенел. В голове тупо толклось одно-единственное слово: «Проиграл!» Оно не давало сосредоточиться ни на себе, ни на ком-либо другом. И все-таки он снова начинал думать о ринге, о радостной улыбке Митько и насмешливом взгляде Арика, когда Федору вручали Диплом, — Арик подмигнул и небрежно ударил в ладоши: дескать, смотри, я щедрый, даже тебе, слабак, аплодисментов не жалею.

«Там была Аля! — поморщился он. — Где она? Осталась сидеть? Ушла? Или ждет?..»

Выключил воду, вытерся. Чувствовал он себя бодрым, не уставшим, и голова не болела, как это случалось почти всякий раз после тяжелого поединка.

«Что я тороплюсь, куда спешить? Если Аля смотрит бокс, пускай смотрит. Если ушла, тем лучше, не нужно ничего объяснять, пойду один, а вечером встречу маму… И надо же такому случиться: два человека, из-за которых я пришел в бокс — Аля и Арик, — оба здесь. И оба — свидетели моего «триумфа». Стыдно и противно. Стыдно, потому что оказался слабее, а противно, потому что радуется Арик, — все-таки он предсказал исход боя! Теперь счастлив, будто лично он одолел меня… А сам ты, Опалев, не нашел ничего лучшего, как сводить счеты с прошлым, с этими Ариками!..»

Но своди счеты с прошлым или не своди, а оно остается прошлым и всегда неизменным. Теперь в своей памяти Федор снова был там, в шестом-седьмом классе… В школе — Арик! Дома — всегда занятая собой мама распевает новые песни, наполняя квартиру «вечной» музыкой. Она считала, что если сын успешно учится, то дела его хороши. Она никогда не интересовалась, что у него на душе, будто он был не человек, а растение, только сама изредка жаловалась сыну: «Трудно петь, мой дорогой, если у тебя обыкновенные данные…» — «Ну, почему, ты хорошо поешь, мама, у тебя красивый голос, а таким тембром, как у тебя, никто не обладает», — ободрял он ее, но она не соглашалась. «Ах, мой дорогой, спасибо тебе, но петь — это значит петь по-своему, а я не пою, я только подражаю тем, кто поет!..»

Приходило ли к ней прозрение, или это была спасительная маска, которая помогала ей «работать на сцене», Федор не знал. Однако никогда больше мама не заговаривала о музыкальных занятиях сына, не сокрушалась о том, что он не полюбил скрипку.

Сосед со второго этажа, машинист тепловоза дядя Боря, встречая Федю после школы, говорил: «Вырастешь — дуй в машинисты, они самый качественный и развитой народ, весь мир у них на виду…» Другой сосед со второго этажа, молодой ученый Женя Вишняков, при встрече с Федором только здоровался и никогда не пускался в рассуждения. Он тратил лучшие годы жизни на изобретение средства от облысения — забот много, удач мало, и потому вид у молодого ученого был нервный, задумчивый. Но однажды он сказал Федору: «Послушай, Феденька, вчера вечером я несколько часов кряду наблюдал тебя из окна, все это время ты простоял у кучи с мусором. У тебя что, голова болела?..» — «Не ваше дело», — буркнул Федя и прошел мимо. Не мог же он признаться Вишнякову, что все это время думал об отце, который никак не соберется приехать к ним с матерью в гости.

К маме изредка заходила соседка с четвертого этажа, Варвара Тимофеевна, пенсионерка. Она почти не замечала Федю, как, впрочем, и других соседей, кроме тех, кто мог на высоком профессиональном уровне поговорить с ней о мастерстве хоккеистов. Чаще всего она беседовала с Василием Петровичем Прокудиным, спортивным психологом, большим специалистом в области отрицательных эмоций. Он, когда разговаривал с ней, вечно что-то записывал — говорили, что на ее примере он собирается писать книгу о том, как спортивная терминология проникает в массы.