Последние каникулы - [27]

«Вот минута, когда нужно быть решительным», — с дикой радостью и чувством свободы подумал Федор, понимая, что он в это мгновение навсегда освобождается от рабского страха. Он чуть сдвинул левую ногу и стоял, готовый к бою.

Но Сонечка взяла его за руку и, не оглядываясь, пошла с ним по улице.

Федор ждал, что парни бросятся вдогонку, но сзади было тихо.

— Это он?

— Нет-нет, — поспешно ответила Сонечка, будто ждала этого вопроса. — Его сейчас в поселке нет.

— Неправда, это он!

На этот раз Сонечка ничего не ответила, но когда они подошли к ее дому, она низким голосом, похожим на голос Федора, произнесла:

— «Это я тебя сегодня бить не буду!» — и тут же рассмеялась. — Вы настоящий парень, Федя, и я желаю вам всегда оставаться таким.

Федор чувствовал, что краска заливает его щеки, уши, он не понимал, за что его хвалит эта высокая, нескладная девушка в огромных очках.

— Вы тоже уезжаете? — спросил он.

Она не ответила, лишь подала на прощание руку и стала подниматься по лестнице, но тут же сбежала вниз и попросила:

— Не возвращайтесь прежней дорогой, идите здесь, мимо этого забора и сада, и как раз выйдете к Надиному дому, только с другой стороны.

— Хорошо, — сказал он и вначале направился туда, куда она показала. А затем вернулся и пошел прежним путем — по дороге.

«Если он там, мы поговорим, — думал он. — Если он там, мы попробуем договориться…»

Но улица была пустынна.

5

Проснувшись, Федор открыл глаза и увидел, как солнце краешком входило в окно, серебрились цветы на обоях. На перилах балкона, прикрыв глазки розоватыми веками, дремали два воробья.

В соседней комнате разговаривали мама и Тая. Мама рассказывала, как погиб Вячеслав Александрович. Федор приподнялся на локте, прислушался.

— Ему эскадрилью дали, счастливый был, все не мог нахвалиться своим подразделением. И тут же приступили к каким-то сложным полетам… Как мальчишка, все про свои секунды, про метры, про какие-то самописцы рассказывал — после этих самописцев им отметки выставляли: то «пятерку» принесет, радуется, то мрачный вернется — летали плохо. И вот добился-таки: эскадрилью объявили отличной!.. Все Федю на аэродром возил, хотел, чтоб к самолетам привыкал. А тут подошло время отпуска, ему подошло, а мне еще нет. Ну и поехал он к своей матери один. Мама его далеко живет, за Уралом. И случился в деревне пожар — как в точности было, не знаю, только бросился он в горящий дом спасать малышей, всех спас, а сам…

Она замолчала, а Федор, словно продолжая ее рассказ в своей памяти, вспомнил, как поздним вечером у них дома раздался телефонный звонок — резкие короткие сигналы. Мама сняла трубку, сказала «слушаю» и вдруг закричала: «Кто это?.. Кто со мной говорит?.. Когда это случилось?.. Да, еду!..»

Положив трубку, повернулась к сыну. Хотела что-то сказать, но уронила лицо на руки и зарыдала…

Так не стало у него самого большого друга — летчика Вячеслава Александровича…

— Что делать, что делать, что делать, хорошие люди не щадят себя, не щадят. Он других спасал, а сам погиб, бедный, — всхлипнула Тая. — Всех жалко, мне и тебя, Тонечка, жалко, потому как вижу, что любила ты своего летчика, любила и любишь… И Рудольфа жалко, маетесь врозь, а сошлись бы снова, то, может, и счастливы были… Ты не обижайся на меня, я по-своему думаю, как лучше…

Федор перестал дышать, ожидая, что ответит мама, но так и не дождался: в прихожей стукнула дверь, раздались новые голоса, и он понял, что пришел отец, а потом по голосу узнал и Надиного жениха, «писателя и переводчика» Саню.

Они там недолго поговорили и вчетвером — мама, Тая, отец и Саня — вошли к Федору.

— Мы стараемся как можно тише, а он не спит! — обрадовалась Тая и протянула Федору огромную морковку: — На, похрумкай, полезно натощак.

Мама поправила ему волосы, спросила:

— Что снилось, ты ночью бормотал во сне, когда мы вернулись… Вот папа пришел, на берег тебя приглашает.

— Спустим на воду катамаран, — сказал отец.

«Как хорошо они говорят, как хорошо сказала мама: «Папа пришел, на берег тебя приглашает!..» И кто говорит, это же мама: «Папа пришел!..»

От этих простых, ясных слов Федор засмеялся, вскочил с кровати, вернул Тае морковку и в одно мгновение оделся.

— Идем, что ли? — обратился к отцу.

Все рассмеялись от такой прыти, а Тая позвала его на кухню, налила чаю, подала кусок пирога:

— Ешь, мотолет!

Он ел пирог и прихлебывал чай, а в это время отец звонил Григорию. Григория долго не давали, потом дали, и отец закричал:

— Да ты что? Не может быть! Ну, чудеса!

Положив трубку, вошел на кухню и сказал, что спускать катамаран на воду придется после обеда, так как автокранщика вместе с автокраном включили в состав комиссии, которая должна детально изучить укладку плит на канале.

— «Детально изучить», — угрюмо повторил он чьи-то слова. — Отца не стало, теперь они будут «детально изучать». А где раньше были?.. Комиссию создали! Там без комиссии видно, что головотяпы клали плиты.

Федор отставил чашку, поднял глаза на отца:

— Что, не пойдем на берег?

— Обязательно пойдем! И маму пригласим, покажем наше плавсредство, может, и она захочет прогуляться по озеру.

Но мама отказалась — побоялась жары. Вечером она уезжала домой. Федор посмотрел на отца. Рудольф Максимович осторожно улыбнулся и сказал-спросил: