Последние истории - [25]

Группа растерянно стоит на лестнице. Неприятный сюрприз. Разве не во всех музеях выходной понедельник? А этот не работает по средам. Почему? Кто посмел нарушить извечный порядок? Начинает идти мокрый снег, оседает тончайшей бижутерией на мехах венок, покрывает черные фетровые шляпы венцев. Белые собачки переминаются с ноги на ногу.

Туристы отправляются в кафе и рассаживаются за столиками. Кафе напоминает большую застекленную веранду. Подают кофе и, разумеется, торт «Захер». В этот момент к ним подходит пожилой человек, небольшого роста, седой, сгорбленный, в белой сетчатой шляпе. Он взволнован. Спрашивает, не видели ли они его жену. Объясняет, что она только что была здесь и пропала. «Помогите мне ее найти, — просит старик. — Такая красивая статная блондинка». На глазах у него слезы, подбородок по-детски дрожит. Ида встает и окидывает взглядом немногочисленных посетителей. Расспрашивает, как выглядела женщина, но старик снова повторяет те же приметы: блондинка, красивая, в синем пальто. Ида обращается еще к двум мужчинам за соседним столиком. На ходу ищет глазами синее пятно. Может, жена пошла в туалет? Нет, нет, там он уже проверял, просто исчезла. «Никто мне не может помочь», — жалуется старик. Несколько встревоженных экскурсантов отправляются на поиски пожилой дамы. Ида с тревогой смотрит на людную улицу, просторы парка, пруды. Старушка могла заблудиться, думает она. Может, ей стало нехорошо. «Где вы видели супругу в последний раз?» Мужчина указывает рукой на соседний столик. «Когда это было?» — «Да полчаса назад, не больше», — говорит он, и две крупные слезы, выкатившись из глаз, прячутся в сухих морщинах. Ида выходит на оживленную улицу и направляется к расположенному напротив парку, следом за ней еще две женщины, польки. Она спрашивает проходящую пару с коляской, не встретилась ли им пожилая дама в синем пальто. Те удивленно качают головой. Потом мальчика на велосипеде. Он тоже ничего не может сказать. Ида перебегает через дорогу, без пальто и шапки, чувствуя на лице холодные, мокрые прикосновения снежных хлопьев. Заглядывает в пустые аллейки, слышит, как хрустит под ногами гравий. Нерешительно проходит десяток-другой метров, все больше отчаиваясь, потом, передумав, возвращается — надо позвонить в полицию.

У столика вздрагивает от рыданий старик. Рядом официантка — молодая, высокая, темнокожая. Собирая стаканы, объясняет, что он приходит сюда каждый день и все ищет эту свою жену в синем пальто. А та умерла двадцать лет назад.

— Она умерла, — говорит девушка старику громко, отчетливо и зло.

Ида, ошеломленная, молчит. Потом касается искривленной, покрытой пигментными пятнышками руки и повторяет за официанткой: «Она умерла». Старик отводит глаза, смотрит куда-то вниз, на свои ботинки, смущается, встает, пробормотав: «Извините». И быстро уходит.

Водитель вздыхает и роняет только: «Бедняга».

Ина вдруг, пошатываясь, поднимается в своем ящике. Делает несколько шагов, останавливается. Ида понимает, что́ она хочет сказать. «Мне надо выйти, но нет сил, помоги». Она берет собаку на руки, как это делала Ольга, и выносит во двор, на снег. Та стоит, удивленная, пытается сдвинуться с места, покачивается. Как будто ее сбивают с ног порывы ледяного ветра. «Ну иди, иди, пописай», — ободряюще говорит Ида. Но собака словно вросла в снег, словно пришла из другого мира, не ведающего о снеге. Тогда Ида снова берет ее на руки и вносит в сени, тут теплее, потом в кухню, укладывает на подстилку, от которой исходит резкий, сладковато-гнилой запах. Замечает на одеяле блестящие коричневые полосы, и на рукавах своего свитера тоже, и на юбке. У собаки кровотечение, из нее изливается вонючая смесь испражнений и старой крови, тело отказывается изображать герметичный механизм — волшебный и совершенный, пунктуально тикающие часы. Это дырявый мешочек, горстка материи, смотанной в лабиринты кишок, клубки красных нитей, стянутой сетками каналов, поддерживающих набухшие ткани. Ах, Ина. Иде кажется, что собака, чувствуя запах, отстраняется от себя самой, словно стыдится, и виновато глядит на серую испачканную юбку. Ида гладит ее по голове, и та мгновение смотрит женщине в глаза — будто говорит: «Ну видишь, видишь, вот оно как».

Но Ида не согласна. Она оглядывается по сторонам — раз Ольга делает уколы, значит, должны быть какие-то обезболивающие, кровоостанавливающие, витамины, физиологический раствор, антибиотики. Ида ищет глазами шприц и пузырек, но с отчаянием понимает, что все равно не сумела бы сделать укол, проткнуть кожу острой иглой и ввести в это маленькое тело чужеродную жидкость. Или смогла бы?

Она открывает шкафчики, шарит в ящиках буфета, заглядывает в баночки и жестяные коробки. Чего только нет у этих старичков! Ида находит выцветшие пакетики с бобами, нитки, намотанные на деревяшки, разрозненные пуговицы, шпульки с ленточками, не пишущие авторучки, допотопные картонные билетики с дырочкой посредине. Куча сора. Вдруг она останавливается, замирает и начинает искать снова, но теперь уже медленно, методично обследует каждый шкафчик, большой шкаф и буфет и понимает, что видит одно старье; что-то здесь не так: только мусор, ничего нужного, того, чем пользуются регулярно, — в сущности, шкафчики и ящики пусты. На дне банок обнаруживаются листочки чая, зернышки кофе, выдохшиеся и посеревшие, хлебные крошки, покрытые зеленой засохшей плесенью. Лезвие ножа заросло красной ржавчиной, щербатая кружка черна от осадка.