Последние годы Сталина. Эпоха возрождения - [27]

Чувства мести или ненависти или чувство полученного возмездия за обиду — это очень плохие советники в политике. В политике, по-моему, надо руководствоваться расчетом сил… много трудностей, много лишений причинено нам такими странами, как Румыния, как Венгрия… Очень большой ущерб причинила нам Финляндия. Конечно, без помощи Финляндии Германия не могла бы осуществить блокаду Ленинграда.

Таковы грехи сателлитов против союзников, и против Советского Союза в особенности.

Если мы начнем им мстить на основе того, что они причинили нам большой ущерб, то это будет одна политика. Я не сторонник этой политики».

Человек, которого на Западе называли «диктатором», разъяснял лидерам мировых держав логику подлинной, а не демагогической гуманности. Он говорил о правилах «хорошего тона» в политике, основанного на достоинстве силы и трезвости разума, не опускающегося до мелочных обид в удовлетворении уязвленного национального самолюбия.

Эту политику с бывшими союзниками Германии он предложил «начать с восстановления дипломатических отношений с ними». «Могут возразить, — сказал он, — что там нет свободно избранных правительств. Но нет такого правительства и в Италии. Однако дипломатические отношения с Италией восстановлены. Нет такого правительства во Франции и Бельгии. Однако никто не сомневается в вопросе о дипломатических отношениях с этими странами».

В результате сталинской настойчивости в коммюнике конференции было отмечено: «Три правительства, каждое в отдельности, согласны изучить в ближайшее время в свете условий, которые будут существовать, вопрос об установлении… дипломатических отношений с Финляндией, Румынией, Болгарией и Венгрией до заключения мирных договоров с этими странами».

Сталин, как обычно, держался уверенно и, несомненно, был ведущей фигурой конференции, порой ставя своих оппонентов в тупик своими неожиданными репликами. На заданный, не без лукавства, вопрос Гарримана: «А ведь вам, должно быть, очень приятно, что вы, после всего того, что пришлось пережить вашей стране, находитесь сейчас здесь в Берлине». Сталин ответил, как всегда, остроумно и многозначительно: «Царь Александр до Парижа дошел…» На что Гаррйман не придумал ничего лучшего, как сказать: «Извините, я в туалет хочу».

На заседании 22 июля, когда зашла речь об установлении опеки над бывшими колониями Италии в Африке, захваченными британцами в период войны, Черчилль категорически отклонил возможность обсуждения этого вопроса, на чем настаивал заинтересованный в его рассмотрении Трумэн. Тогда Сталин вмешался: «Из печати, например, известно, что господин Иден, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? И если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех). Это очень интересный вопрос…»

Черчилль был задет и взволнованно, но высокопарно заявил: «Я могу на это ответить. Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна (курсив мой. — К.Р.) завоевала эти колонии».

Конечно, Сталин не собирался посягать на итальянские колонии, но все же дал понять, что такое утверждение некорректно.

— А Берлин взяла Красная Армия… — напомнил он. Этот намек вызвал новую волну одобрительного смеха, поэтому Черчиллю пришлось вновь оправдываться и объяснять, что Великобритания не ищет новых колоний и не заинтересована в них.

Но жизнь уже вторгалась в то недолговечное и, как оказалось, хрупкое сотрудничество, которое сложилось между союзниками антигитлеровской коалиции. Новое оружие создавалось перед угрозой общей опасности. Однако собранное в тучу ядерное облако, поднявшееся 16 июля 1945 года над полигоном в пустыне Нью-Мексико порывом обжигающего ветра «холодной войны», погубило ростки международного взаимопонимания и сотрудничества, о котором так мечтал президент Рузвельт.

Развернутый доклад об испытании Гарри Трумэн получил на четвертый день работы в Потсдаме — 21 июля. Ознакомившись с докладом, он заявил в своем кругу, что «все это дает совершенно новое положение на конференции». Теперь он казался более уверенным в себе и чаще демонстрировал собственное мнение. Радость распирала этого человечишку, и секретом о «чудо-бомбе» он поделился с британским премьером.

Партнеры несколько дней скрупулезно обсуждали, в какой форме довести до Сталина секретную информацию: «письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе конференции или в конце», и как использовать ядерный аргумент, чтобы сделать Советский Союз уступчивее.

Это выглядело бы несерьезно, если бы дело касалось банальной политической интрижки, но речь шла о состоянии мира. Радость президента США была велика. Он пояснял: «Теперь мы обладаем оружием, которое не только революционализировало военное дело, но может изменить ход истории и цивилизации». Пришедший в восторг Черчилль в свою очередь заявил, что теперь «есть в руках средство, которое восстановит соотношение сил с Россией».

25 июля в связи с отъездом Черчилля на выборы в Англию в проведении заседаний конференции был сделан перерыв. Но Черчилль чувствовал себя неудовлетворенным. Он настоятельно попросил Трумэна еще до его отъезда сделать сообщение об этом Сталину. Впрочем, Трумэн не менее своего партнера горел нетерпением узнать, какое впечатление эта новость произведет на Генералиссимуса Советского Союза.