Последние дни. Том 2 - [11]

– Прекрати, – потребовал наконец Арментроут, сделав левый поворот и устремившись, прибавив скорости, по мокрому асфальту на юго-восток, в сторону Твин Пикс и к вилле невролога. – Если тебя тошнит, открой окно.

Лонг-Джон Бич заговорил ровным бесполым голосом:

– Я стала бы подснежника бледней от непрестанных вздохов, пьющих кровь, чтоб только ожил мой король великий.

Арментроут тревожно повернулся к соседу. В этой форме транслированные через старого безумца призраки были безвредны, но их появление нарушало работу мотора (по дороге сюда машина то и дело глохла), и он опасался, что духи подслушают его разговоры и растреплют о них в том дурацком баре, где, по всей видимости, ошиваются, – в старину писатели называли это буйное, хоть и несуществующее физически, место Индией. А этот конкретный призрак, бесполый дух, постоянно цитировавший Шекспира, в последнее время частенько являлся через Лонг-Джона Бича, и началось это с их визита на заре четверга на пляж перед имением Скотта Крейна в Лейкадии.

Однако в речениях этого призрака было нечто пророческое, и Арментроут неожиданно для себя прорыдал:

– Последний крик того призрака, на тротуаре… Это могла быть моя мать.

– Кузен опасный мой, – прозвучал изо рта Лонг-Джона Бича все тот же бесстрастный голос, – впустите мать. За ваше преступленье она пришла вымаливать прощенье.

– Мое преступленье? – Арментроута снова затрясло, но он сумел язвительно засмеяться. – Я тебе не кузен, эфемерида. И не трудись занимать мне место в вашей… грязной забегаловке.

– Жестокой грусти Валори уступит место.

– Заткнись! – рявкнул Арментроут, не сумев, правда, скрыть раздражения и испуга. – Джон, вернись! – Но однорукий молчал и просто смотрел на отражения фар и неоновых вывесок на сверкающем тротуаре впереди; поэтому Арментроут взял мобильный телефон и включил его, намереваясь набрать какой-нибудь несуществующий номер и поговорить с любым призраком, который мог бы взять трубку на другом конце линии.

Однако он не успел даже начать набирать номер – очевидно, Арментроут включил телефон за мгновение до того, как он должен был зазвонить.

– Что, док, на мамашу теперь времени нет? – раздался в наушнике отрывистый шепот. – Она вернулась сюда, пьет, плачет и жалуется, что ты начихал на нее. Позвать ее к телефону?

Сотовый, прижатый к щеке Арментроута, мгновенно сделался скользким от пота.

– Нет, пожалуйста, – ответил он, тоже шепотом. Он сразу понял, что с ним говорит Омар Салвой, отец Пламтри, вросший в ее личность, а у Арментроута не было эффективных средств обороны против этого могущественного духа. Магнитофонную запись, которую он сделал в минувшую среду, Салвой размагнитил (не спасла даже клетка Фарадея, вмонтированная в стол!), а пробирка с кровью Пламтри открылась в его портфеле и вылилась на завернутый в кальку сэндвич, который он припас для ланча, и теперь он не мог даже представить, каким образом использовать окровавленный черствый кусок хлеба против такой личности, как Салвой. – Вам понадобится моя клиника, – осторожно произнес он. – Только я могу найти управу на мальчишку, провести ЭСТ и содержать его на искусственном жизнеобеспечении.

– Этот черный пес мне совершенно не нужен, – прошептали в трубке. – Когда он принимается брехать, весь наш Индия-бар начинает сходить с катушек. Это твой пес?

Лонг-Джон Бич запрокинул грязно-седую голову на подлокотник и принялся, дергаясь, скулить в потолок в жутковатой имитации собачьего воя.

– Прекрати! – заорал на него Арментроут и непроизвольно швырнул «БМВ» в другой ряд, на что соседняя машина отреагировала возмущенным гудком.

– Потише, потише, папаша, – сказал Салвой по телефону. – У меня всего минута, ее парень ушел в душ, и к тому же я… не на том месте – так сказать, кручу баранку с заднего сиденья, а до педалей не достаю. Валори может в любой момент прогнать меня. Это же не тот пес, что с карты Дурак, верно? Отстань! Послушай, моя девчонка сегодня нагло удрала от меня, и это плохо, потому что завтра день смерти Диониса, и для них это самый подходящий день, чтобы провернуть эту дурацкую затею с воскрешением Скотта Крейна. И моя девочка Дженис рассказала мне, что на той неделе они, на берегу залива, говорили с призраком одной чернокожей леди, которая уверяла, что умерла в 1903 году; это мог быть только призрак старой королевы вудуистки, ее называли Мамаша Плезант, которая по-чумовому вштырилась влезать в телепередачи, как только появилось телевидение и стало куда влезать. Если Парганас и его шайка все еще завязаны на нее, то у них будут сведения прямо из конской пасти. Это куда хлеще, чем башка сраной козы. В любом случае, это случится возле самой воды, на рассвете… Вот черт, оставайся на связи.

В трубке щелкнуло, и связь прервалась. И в тот же миг из наушника раздался очень громкий, по сравнению с шепотом Салвоя, молодой женский голос, говорящий явно в нос:

– Доктор, я ем битое стекло и окурки! Это нормально? Ем, пока внутри не начинает звенеть, но все равно не могу наполниться! Вы не…

Арментроут резко захлопнул крышку телефона и сунул его в зажим. Вторым собеседником, несомненно, была та самая девушка, страдавшая ожирением и биполярным расстройством, которая покончила с собой на той неделе, но кто был (или, вернее, была) обладателем невыразительного голоса, вещавшим через Лонг-Джона, цитировавшим Шекспира и, по-видимому, именовавшим себя Валори? Могла ли это быть та Валори, что являлась частью личности Пламтри, обретшая столь значительный астральный размер и шпионящая за ним? Помилуй бог, он ведь говорил с ней о своей матери!