Последние дни супермена - [44]

…Сквозь рассеивающуюся желтую воду Генрих увидел в дверном проеме спальни босую и голую до пояса женщину в батистовой белой юбочке, только в юбочке очень короткой, по моде «тех» лет. Евгения, как она всегда делала, когда ходила босиком, прогарцевала на пуантах, красиво и искусственно ступая, прошла к шоффажу и, вдруг легко вспрыгнув на тяжелую конструкцию, уселась на нее. Евгения почему-то всегда боялась выглядеть коротконогой, несмотря на то, что ноги у нее были в действительности очень длинные.

— Ну что, убийца, — спросила Евгения чуть насмешливо, отведя в сторону бледно-песчаного цвета волосы, мешающие ей видеть Генриха. — Докатился?

— Тебе должно это нравиться, насколько я тебя знаю, — пробормотал Супермен. — Ты всегда хотела поклонения, обожания и жертв со стороны мужского населения земного шара.

— Бедный Юрочка, — Евгения произнесла «бедный Юрочка» без особого сожаления, заметил Генрих. — Наибольшая глупость заключается в том, что и трахнулись-то мы только один раз, — насмешливо продолжала Евгения, — я вообще ничего не почувствовала. Случилось это после большой парти, я была пьяная и накуренная, он тоже… Так, по-дружески повозились в постели…

— Ну ты и тварь… — Супермен начал вставать с постели.

— Лежи, — сказала Евгения, остановив Генриха движением руки. — Ты знаешь правило: коснешься меня — и я исчезну…

— Так было всю жизнь, — хмуро подтвердил Супермен, — я касался тебя — и ты исчезала.

— Что делать, таковы правила. Никто не должен наслаждаться мной долго, — улыбнулась бывшая жена.

— Ну и блядь…

— Ты до сих пор любишь меня, сумасшедший! — констатировала Евгения, с любопытством и состраданием вглядываясь в Супермена. — Даже английская девчонка чем-то напоминает меня. — Евгения улыбнулась, как показалось Супермену, грустно. — Клинический случай, — покачала она головой. — Даже проституток ты выбирал так, чтобы были похожи на меня…

— Тебе же это льстит, шлюха, — хмуро поник головой Супермен и, натянув одеяло на Алискино голое плечо, отгородил девочку от остального мира своей подушкой.

— Заботишься о девчонке? Как же твоя теория о том, что женщина по природе своей предатель и различаются женщины только по времени, которое им необходимо для того, чтобы созреть для предательства? — Евгения улыбалась, маленькие грудки ее, маленькие обнаженные плечики были все так же соблазнительно-беззащитны, несмотря на то, что beatiful бэби Евгении было уже даже и не тридцать лет.

— Она еще не созрела для предательства, — просто сказал Супермен. — Ей только пятнадцать.

Евгения покачала головой.

— Смотри, девочки сейчас развиваются очень быстро, тебе опять будет больно… Впрочем, может быть, ты ищешь… Ты всегда выбираешь женщин, которые способны причинить тебе боль…

— Может быть… Мне скучно с рабынями, — просто сказал Генрих. — Я, да, выбираю трудных женщин, таких, с которыми нужно бороться. Независимых, сумасшедших, неверных… Я получаю удовольствие от процесса борьбы, битвы, игры, назови это как хочешь.

— Удивительно, ты все это знаешь и тем не менее продолжаешь быть мазохистом. — Бывшая жена Генриха задумалась. — Однако я, честно говоря, поражена тем, что ты убил Юрия… Я и не подозревала, что в тебе столько ненависти… Все же ты, очевидно, сумасшедший… Спустя столько лет…

— Ничто не умирает, увы, — грустно сказал Генрих. — Все наши поступки вечны и хранятся, не исчезают, плавают в невидимом глазу бульоне, поэтому я не могу стереть той боли, которую вы мне оба, ты и Юрий, причинили… Не способен. Но я мог убить Юрия и убил, и теперь этот мой поступок тоже есть, он склонил чашу весов на мою сторону. До этого она была на вашей…

— Ты безумен, — грустно сказала Евгения. — И, как ни странно, при всей твоей истеричной чувственности ты еще и расчетливый безумец… Убить человека для того, чтобы склонилась некая незримая чаша весов в твою сторону! И чаша, и весы существуют только в твоем воображении… И за это убить человека? Это же ужасно… неужели ты этого не понимаешь, неужели Юрий не снится тебе, окровавленный, убитый тобой… Ты убил человека, ты понимаешь, а? — Евгения закончила почти криком.

— Не ори, — спокойно сказал Генрих, — разбудишь ребенка. Я ничего не чувствую, могу тебе признаться как самому близкому человеку. Ничего. И более того — я вдруг впервые понял, что «табу» на убийство потому так суровейше охраняется всеми обычаями и законами нашего общества, что это — секрет Полишинеля. Оказывается, можно убить священное животное, и молния не пронзит тебя в чистом поле, не обвалится потолок тебе на голову, более того, даже болезненные сны не приснятся тебе. Можно убить, и нужно мстить убийством… Я это открыл для себя, — тихо прибавил Супермен. — И мне вовсе не хочется никого больше убивать, мне уже неинтересно.

— И тебе совсем не было жалко его, когда ты его убивал? — с неожиданным интересом шепотом спросила бывшая жена.

— У меня не было времени, Джи, — так же шепотом сказал Генрих, — для того, чтобы жалеть его. Я боролся с ним и его телом, когда он пытался высвободиться из-под повязки с хлороформом… Потом я просто нажал курок. Легкое движение. Может быть, если бы мне нужно было разорвать его зубами?.. — Генрих неуверенно остановился. — И то, я думаю, процесс борьбы с ним, его сопротивление убили бы жалость. — Он помолчал. — Только один раз, — Генрих запнулся, — даже не жалость, я думаю… Когда все было кончено и я уходил. Его тело как-то неуютно, грустно лежало на полу. Одно… Не знаю. Может быть, если бы я смотрел ему в лицо?..