Последние дни Помпеи - [15]

Апесид чувствовал своим чистым сердцем, что в основе учения, которым проникся его друг, лежит нечто невыразимо-чистое и любвеобильное, что, по духу этого учения, величайшим счастием считается блого других, что всеобъемлющая любовь к ближнему старается приобретать себе спутников для вечности. Он был растроган, побежден; он находился в таком состоянии, когда человек не выносит одиночества, когда ему необходимо общение с людьми. К чистейшим его побуждениям примешивалась и некоторая доля любопытства: ему хотелось самому видеть собрания, о которых ходили такие темные и противоречивые слухи. Одно мгновение он было призадумался — поглядел на свою одежду, вспомнил Арбака, содрогнулся и взглянул на Олинфа, на лице которого прочел лишь искреннее желание ему добра и спасения. Тогда он старательно завернулся плащом, чтобы совершенно скрыть свое одеяние и сказал:

— Иди вперед, я следую за тобой!

Олинф с радостью пожал ему руку и направился к берегу; там он подозвал одну из лодок, постоянно сновавших по реке взад и вперед. Они взошли в лодку, сели под навесом, сделанным для защиты от солнца и в тоже время скрывавшим их от любопытных взоров, и приказали себя везти к одному из предместий города, где вплоть до самого берега тянулся целый ряд низких маленьких домиков. Тут они вышли; пройдя через целый лабиринт переулков, Олинф остановился наконец перед запертой дверью одного из более просторных жилиц. Он стукнул три раза, дверь отворилась и тотчас опять закрылась, как только Олинф и его юный спутник переступили порог. Через узкие сени они подошли ко второй двери, перед которой Олинф остановился, стукнул и воскликнул:

— Мир вам!

Какой-то голос извнутри спросил:

— Кому мир?

— Верующим! — ответил Олинф и дверь отворилась.

В низкой комнате, средней величины, свет в которую проникал из единственного окошечка над входною дверью, сидело более десяти человек, полукругом перед большим деревянным Распятием. При входе новоприбывших, они взглянули на них, ничего не говоря; Олинф, прежде чем заговорить, стал на колени и, по движению его губ и сосредоточенному взгляду, обращенному к Распятию, Апесид заключил, что он молился. Потом он обратился к собранию и сказал:

— Мужи и братия, не смущайтесь присутствием между нами жреца Изиды; он жил со слепцами, но Дух осенил его: он хочет видеть, слышать, понимать.

— Привет ему! — сказал один, еще более юный, как заметил Апесид, чем он сам, с таким же бледным и исхудавшим лицом и с глазами, также носившими следы жестокой внутренней борьбы.

— Привет ему! — повторил другой; это был человек зрелого возраста; темный цвет кожи и азиатские черты лица обличали в нем сирийца; в молодости он был разбойником.

— Привет ему! — сказал третий, старик с длинной, седой бородой, в котором Апесид узнал раба-привратника, служившего у Диомеда.

— Привет ему! — сказали все остальные — все люди, принадлежавшие к низшему классу, за исключением одного офицера императорской стражи и одного александрийского купца.

— Мы не обязываем тебя тайной, — заговорил снова Олинф, — не берем никакой присяги, чтобы ты нас не выдал, как, может быть, сделали бы некоторые слабейшие из наших братьев. Хотя нет определенного закона, направленного прямо против нас, но большое количество преследователей жаждет нашей крови. Тем не менее, пусть тебя не связывает никакая клятва: ты можешь нас выдать, оклеветать, опозорить; мы тебе не мешаем, потому что мы выше смерти и с радостью перенесем всевозможные мучения за нашу веру.

Тихий шепот одобрения пробежал в собрании и Олинф продолжал:

— Ты пришел к нам как испытующий, да будет, чтобы ты остался с нами, как убежденный. Этот крест — единственное у нас изображение, а тот свиток содержит наше учение. Выйди вперед, Медон, разверни свиток, прочти и объясни!

Когда чтение окончилось, послышался слабый стук в двери. За обычным вопросом последовал надлежащий ответ, и — когда дверь отворилась, то двое детей, из которых старшему едва было семь лет, робко взошли в комнату. Это были дети того темного, закаленного сирийца, молодость которого прошла в разбоях и кровопролитиях. Старший в общине — раб Медон раскрыл объятия, дети бросились к нему, взлезли на колени и он их приласкал. Некоторые из присутствующих подошли к ним, пока Медон заставлял детей повторять слова дивной молитвы, которую мы зовем Молитвой Господней. «Оставьте детей приходить ко мне и не возбраняйте им!» — говорил Спаситель — тут это исполнялось на деле и трогательное зрелище до глубины души взволновало Апесида. Но вот тихо отворилась внутренняя дверь, и, опираясь на посох, в комнату вошел глубокий старик.

При его входе все поднялись; любовь и глубокое почтение были на всех лицах, и с первого же взгляда Апесид почувствовал необычайное влечение к этому старцу. Никто не мог без любви смотреть на это лицо, ибо на нем, во время оно, останавливался с улыбкой взор Спасителя, и свет той Божественной улыбки навсегда озарил это лицо.

— Господь да пребудет с вами, сыны мои! — сказал старец, простирая руки вперед; дети бросились к нему; он сел, а они — ласкаясь — прижимались к нему.