Последние дни - [48]

— Какая странная судьба.

— Верно сказано, странная.

— И какая страшная.

— Страшная — то самое слово. Но теперь ему хотя бы будет спокойно.

— Будет или не будет, вот в чем вопрос. Шекспира читали?

— О, знаете, с моей профессией читать особо нет времени.

— А я преподаватель.

— Я это отчасти подозревал, месье. Гладко говорите.

— Alas![108] Бедный Йорик! А вот и кладбище, сейчас войдем, хотел бы я могильщиков увидеть, которые, могилу общую разрыв, скелеты достают; я череп с груды вырытых останков сниму; в руках его держа перед собой, взгляну в глазницы темные, пустые и воскликну: Alas, бедный Толю!

— Да уж, нельзя сказать, что у вас радостные мысли в голове. А кто этот Толю?

— Это я, господин хозяин кафе.

XXXI

— Вы обратили внимание, — сказал Толю, выходя с кладбища, — с каким звуком земля падает на гроб? Как по пустому. Можно подумать, что внутри никого нет. Думаете, внутри был этот господин?..

— Тормуань. Как вы догадываетесь, я не проверял.

— Разумеется. В любом случае, вот и его отправили, верно? Одним больше. А видели, сколько их? Тысячи и тысячи! Сплошные могилы! Сплошные! Можно представить, как велик город Париж, поставляющий сюда мертвецов. Когда-нибудь, совсем скоро, настанет моя очередь.

— Вы это говорите, но сами так не думаете.

— Вы уверены? Да я ни о чем другом не думаю, дорогой вы мой.

— Должно быть, невесело вам живется, если у вас в голове все время вертятся такие мысли.

— Я и не ищу веселой жизни. В моем возрасте в этом все дело!

— И все же если бы вы подумали о чем-нибудь другом, хуже бы вам не стало. Я не даю вам совет, но все же мне кажется, хуже бы вам не стало.

— Вам легко говорить. А умереть, знаете ли, не так-то просто. Если бы еще можно было умереть спокойно…

— Почему же вам не умереть спокойно, месье?

— Вы возвращаетесь на трамвае?

— Да, до площади Республики.

— Кстати, я тоже. От площади Республики пойду в Латинский квартал. Я там живу.

— Это понятно, вы же преподаватель.

— Преподаватель! Вот что не дает мне спокойно умереть.

— Что вы имеете в виду?

— В общем, представьте себе, мой друг, что многие годы я преподавал то, чего совершенно не знал.

— Как это может быть?

— А вот так. Именно так, как я говорю. Годы и годы мне доверяли детей, чтобы я преподавал им географию, да, географию. Так вот, я в ней ни бельмеса не смыслил. Совершенно ничего не знал. Это ли не жульничество? Не кража? Вся моя жизнь — сплошное надувательство, да, месье, надувательство. Разве это не ужасно?

— Никогда бы не подумал, что такое возможно.

— Что именно? Преподавать географию, ни бельмеса в ней не смысля? Не смешите меня, месье. Это же проще простого! Естественно, я преувеличиваю. Текст я знал, только вот — никогда не путешествовал. И как, спрашивается, преподавать географию, если ты никогда не путешествовал? Текст заучиваешь, но с самим предметом не знаком. Знаешь названия, но совершенно не представляешь, о чем идет речь. Понимаете, месье?

— Прекрасно понимаю.

— Я делал это всю свою жизнь, всю жизнь занимался жульничеством. И понял это, только когда вышел на пенсию. Увы, было слишком поздно! У меня появилось желание попутешествовать, посмотреть дальние края. Но было слишком поздно!

— Конечно. В вашем возрасте путешественниками не становятся.

— Мой возраст здесь ни при чем, месье. Просто поймите меня правильно: отправься я сейчас путешествовать, профессионального позора я бы все равно не смыл. Я думал, что прожил жизнь в чести и совести; а подходя к ее концу, понимаю, что ошибся, в корне ошибся. Что же, прикажете мне спокойно сойти в могилу с таким тяжким грузом вины на плечах, да, месье, это вы мне прикажете?

— Ну же, месье, будет вам… Я вас не совсем понимаю.

— Вы меня не понимаете? Однако все очень просто.

— Ну, вообще-то я вас понимаю. Но все же, месье, если бы вы ничего не знали, вы не смогли бы оставаться преподавателем. Это бы заметили.

— Тут-то вы и ошибаетесь. Никто ничего не заметил. Все проскочило, как письмо в ящик: мое невежество, мое жульничество — все. Как теперь прикажете это исправить? Как исправить вину? Как мне это сделать? И как мне умереть? Ах, если бы у меня не было повода себя корить, месье, я встретил бы смерть с радостью. Вот именно, с радостью! Мне не в чем было бы себя упрекнуть. Я бы с улыбкой закрыл глаза. Вот именно, с улыбкой! А потом? О, потом я бы ничего не боялся. Я был неплохим человеком. Я бы отправился в чистилище и, быть может, в рай, о существовании которого вы только что справедливо напомнили. А может, через несколько сотен лет я бы реинкарнировался в теле красивой женщины или богатого промышленника, если в те времена еще будут промышленники, потому что эти проклятые большевики способны всех их уничтожить. В таком случае я реинкарнируюсь на другой планете. На Венере, например…

— А вы верите в призраков, месье, в призраков, которые обитают в столах? Однажды я решил повращать стол с моим шурином и Эмилем, официантом, который был у нас до того, как появился нынешний. Не получилось. Представьте себе, эта штука осталась нема, как рыба.

— Как обидно, что вы меня перебили. О чем я говорил?

— О большевиках, о планете Венера, это, верно, очень хорошая планета.