Последнее танго в Бруклине - [8]

– Спасибо. Вернемся к этому разговору, как только я тут у вас устроюсь. – Он засунул сложенный лист в карман халата, повернулся, но у самой двери приостановился: – А вам бы хотелось посмотреть, как делается пересадка сердца?

– Ой… я так плохо переношу вид крови…

– Ну, может быть, после этого научитесь.

Она смотрела, как он твердым шагом пересекает холл, и думала, какая, должно быть, удача с ним поработать. Уж не судьба ли так распорядилась, что они должны быть вместе? Целый вечер работать до седьмого пота, придумывать что-то, изобретать, а после всего этого так будет приятно очутиться с ним в постели. И ее правда очень впечатляет, как он верит в благородство своих целей. Сколько времени тратит, отыскивая потенциальных доноров и убеждая семьи пациентов, очутившихся в коме, что самым разумным с их стороны было бы отключить систему поддержания жизни, подарив нужные органы тем, кто в этом случае получает шанс выжить. На стене в его кабинете висела сводка о том, сколько больных в Соединенных Штатах ожидают, когда отыщется донор для пересадки сердца, – цифра все время была 2000 с лишним. Большинству так ничего и не дождаться. Умрут ожидая, пока умрет кто-то другой, – моложе, чем они, сильнее – обладатель сердца, которое еще не износилось.

И все это время она готовилась к тому дню, когда можно будет присутствовать на операции. Да, нелегко ей пришлось, очень нелегко, но ведь дело того стоило, еще как, – в жизни бы не поверила, что такое бывает! А все же…

Все же больше всего остального ей запомнились глаза Джины, когда она обменялась с Рихардом взглядом над трепещущим сердцем.

«Ну прекрати, – уговаривала она себя. – Джина ведь просто выполняла свои обязанности».

Эллен было понятно, что с Джиной ей тут не равняться. Воли никогда не хватит. Хотя она тоже умеет высказываться решительно и категорично, но ведь это у нее от прямоты характера, которую напрасно принимают за твердость. А сейчас ей хотелось, чтобы она и впрямь умела владеть собой, и не было бы тогда чувства ревности из-за того, что у Джины с Рихардом есть своя общая сфера, куда ей доступ закрыт.

– Сидим, мечтаем, а за это, оказывается, зарплата идет, – насмешливо проговорили сзади. Эллен оглянулась – ах, эта Голди, опять подкралась незаметно, подружка ее лучшая, вот она улыбается, личико такое круглое, а уж довольна-то, довольна. Она была медсестрой в операционной, эта Голди, которую по-настоящему звали Беатрис, но уж до того она похожа на Вупи Голдберг – актрису эту, которая в смешных ролях просто замечательна, – что вся клиника только так к ней и обращается: Голди. Да ее просто за родную сестру Вупи принять можно. Вот так и пристало к ней второе имя. А если кто назовет ее Беатрис, она сразу обрывает – одному только мужу такое разрешено.

– Зарплата понятно за что идет, Голди. А вот попросила я стул купить с пластической спинкой, чтобы поясница так не болела, и пожалуйста, покупайте, говорят, за свой счет.

– А ты чего ожидала? Да плевать им на твою поясницу, тут же католический госпиталь. А это значит вот что: нам платят, только чтобы с голоду не померли, зато у папы риза алмазами расшита на самом интересном месте.

Эллен рассмеялась – уж эта Голди, вечно скажет как отрежет. Да и сама она такая же.

– Ну как успехи с ненаглядным?

– Смотрела сегодня, как он сердце пересаживал.

– Шутишь, что ли? Ты же от царапины в обморок хлопаешься.

– А меня и тошнило все время, но ничего, справилась, как видишь.

– Молодец, девочка, пошли кофе выпьем по этому случаю за мой счет.

– Только этого мне не хватало, помоев из машины их ржавой – нет уж, спасибо большое.

– Тогда просто посиди со мной, пока я чашечку помоев проглочу. У меня тоже утро выдалось жуткое, тройное переливание, а у этого Фанберга пальцы ходуном ходят. Счастье еще, что пациент в живых остался.

Посмеиваясь, они двинулись в кафетерий – какие у Голди бедра роскошные! – и Эллен заказала кока-колу в надежде, что желудок потихоньку успокоится.

– Значит, девочка, ты экзамен выдержала, а теперь, глядишь, ненаглядный и совсем к тебе переберется, а?

– Не думаю, Голди. Пока вряд ли.

– Вы ведь уже давно спите вместе, пора бы ему вроде и на полупансион переходить.

– Прошу тебя, Голди, не надо иронизировать над моими чувствами.

– Прости, родненькая. – Голди впилась зубами в булочку с замороженной глазурью. – Просто хочу, чтобы ты реально на вещи смотрела. А ты иной раз, как дитя неразумное, все в облаках витаешь.

– Я и есть неразумное дитя, да еще из глухомани.

– Ладно, из глухомани, а он-то кто такой? Ну, доктор Вандерманн, ну, весь мир его знает, так что из того, у него яйца из ушей растут, что ли?

Вот и сердись на Голди, когда по-другому она просто не умеет выразиться.

– В общем вот что, Эллен: он тебя просто не стоит, поняла?

– Спасибо тебе за сочувствие, Голди, только давай прекратим этот разговор.

– Давай, раз ты так хочешь. Только все равно не понимаю, что он резину тянет, красавчик этот твой.

– Много тут всяких причин, уж ты поверь.

– Все ясно, – заключила Голди, одним глотком опустошив полчашки.

Смешная она, Голди, кто же спорит, только иногда Эллен хотелось, чтобы в их разговорах задушевных та чуть сдерживала свою язвительность.