Последнее танго в Бруклине - [36]

«Бьюик» оказался прижат к самому тротуару, заехав на пешеходную часть передними колесами. Водитель, загорелый темноволосый парень с косичкой на затылке, тут же отозвался:

– Ты как меня назвал, идиот старый?

– Пожалуйста, прошу вас, – Эллен схватила Бена за рукав, – поищем другое место.

Но Бен уже не сдерживал свой гнев.

– Бен… ну не надо, Бен, не надо… только этого еще не хватало!

Не слушая ее, он вылез из машины.

Парень тоже вылез из своей и стоял к нему лицом.

– Извинись, гад.

– За что это? За то, что ты меня парковаться не пустил? Сейчас извинюсь, как же.

– Это мое место, понял, и вали отсюда, пока цел.

Бен лихорадочно прокручивал в голове варианты: можно коленом в пах, можно ребром ладони по кадыку, как в карате, а еще лучше растопыренной пятерней в глаза…

– Бен, прошу вас, ради меня – не надо! – В ее голосе чувствовалась настоящая мольба. Ладно, ей уж и без того сегодня досталось, как бы совсем не доконать. – Черт с тобой! – хмыкнул он.

– Почертыхайся на здоровье, – осклабился парень из «бьюика».

Еще секунду Бен посмаковал в своем воображении картину – удар слева, нос так и вдавливается ему в череп, – потом примирительно сказал:

– Ладно, раз это твое место…

– Ну и молодец, мозги-то, видать, не совсем еще проржавели, – и парень, довольный собой, затопал назад к машине.

– Я вами горжусь, – сказала Эллен, когда он вернулся.

– С какой стати? Я же себя повел, как трус.

– За то, что вы меня послушались, – и она коснулась губами его щеки.

Ничего, не такое уж и унижение, зато она хоть чему-то порадовалась.

Он завернул за угол и нашел другое незанятое местечко.

– Легко отделались, – сказал ему метрдотель. – Я всю вашу стычку из окна наблюдал, он ведь вас и покалечить мог, знаете ли.

– Ага, – буркнул Бен. – Видно, день у меня сегодня такой везучий.

«Кейдж и Толнер» – старый ресторан, знаменитый морской кухней и внутренней отделкой, сохранившейся с начала XIX века. Столики, застланные белыми льняными скатертями, вытянулись вдоль узкого зала шеренгами, как солдаты, а в старинных зеркалах по стенам видны были отблески газовых рожков, отбрасывавших мягкий свет.

– Какое чудесное местечко, – заметила Эллен, – никогда тут раньше не была.

– Теперь, надеюсь, захотите прийти еще, – сказал лощеный официант в белых перчатках, подавая меню. – Что будете пить?

– Водку с тоником для меня, и побольше водки, пожалуйста, – сказала Эллен. – Мне сегодня надо что-нибудь покрепче. «Ах вот как, она уже пробует шутить», – подумала Эллен.

– А мне просто воду, – сказал Бен.

– Вы вообще не пьете?

– Иногда, редко. – Он взял меню. – Начнем с креветок, хорошо?

– Сию минуту, – официант двинулся вниз.

Эллен увидела их отражения в одном из матовых зеркал. Бен нервно теребил салфетку. Она улыбнулась.

– Все переживаете этот случай там, на стоянке?

– Конечно, такое ведь никому нельзя спускать.

– Уж и никому. Почему вам непременно надо выходить победителем?

Он взглянул на нее исподлобья.

– Потому что в Бруклине иначе не выжить.

– И вы всегда так считали?

– Видите ли, – Бен разгладил усы, – когда я был мальчишкой, Бруклин разделялся на зоны, воевавшие одна с другой, – еврейская была зона, ирландская, итальянская… У деда была молочная на Канарси. И чтобы до нее добраться, мне приходилось или давать огромный крюк, или идти напрямик через ирландскую территорию.

– И вы, само собой, шли напрямик.

– Точно.

– А что потом?

– А потом они с тебя требовали платить им «дань», так это называлось, а неплативших били.

– Вы хоть раз заплатили?

Бен покачал головой.

– А колошматили вас часто?

Бен поднес к губам свой стакан, улыбнулся не без самодовольства.

– Разве мое лицо производит впечатление изуродованного побоями?

Эллен засмеялась, чокаясь с ним.

– Пью за вашу скромность, сэр.

Весь вечер он заставлял ее смеяться. И только когда они вернулись домой и она улеглась, когда вновь на нее нахлынули картины прошедшего дня, у Эллен опять стало тяжело на сердце. Все равно она так благодарна Бену за то, что он всячески старался отвлечь ее, заставить думать о другом, не об этой боли, от которой у нее все горело внутри. Он даже про диету свою забыл, заказывал только те блюда, которые, знал, ей понравятся. Когда он попросил принести суп из крабихи, она с недоумением переспросила: – Из крабихи? А почему не из краба?

– Потому что вкусные только девочки.

– Ну, конечно, совсем как в жизни, – заметила она, принимаясь за свою порцию, – все бы вам нас есть да есть.

Бен захохотал.

Ей нравилось, что веселится он совсем как подросток. Так и видишь его в детстве на улицах Бруклина: вот куда-то несется, вот с Милтом раскатывает на аттракционах.

Она прислушивалась к шуму душа, ровному, мерному, успокаивающему, и слезы, которые весь вечер она от себя гнала, опять подступили. Ах Рахирд, Рихард, ну как ты мог!

Эллен плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышал Бен, и так продолжалось, пока не осталось сил ни думать, ни плакать, ни упрекать, и тогда она провалилась в сон.

На своей половине Бен, улегшись, тоже прокручивал перед глазами события этого вечера. Прекрасно он провел время, прекрасно… Уж сколько лет такого вечера у него не было! Как ее глаза сияли, когда зажглись газовые рожки. Чудесная она девушка, так обо всех заботится, о бродягах этих своих, и за что только судьба так сильно ее ударила…