Последнее послание из рая - [71]

– Прекрасная идея, – говорит он. – Я спущу вниз молоко и фрукты, которые ты принес. Тебе не придется потом снова приходить.

Мы убираем все, прежде чем поднять дверцу люка. И я закрываю ее за ним. Нужно идти выкидывать пакет с мусором. Одиссей смотрит на меня сидя, высунув язык и роняя слюну. И я тихо говорю ему:

– Л что, если мы с тобой сейчас немножко прогуляемся?

Я смотрю вокруг. Все в порядке. Закрываю дверь, выходящую в сад, только потому, что так хотел Серафим. Осторожно снимаю со стены поводок. Одиссей лает и виляет хвостом. Возможно, Серафим уже надел наушники магнитофона. Я записал на пленку музыку, которая должна ему понравиться: «Оазис», «Куин», «Энималз», Боб Дилан, «Дип пёпл», Дайна Вашингтон и Нина Симоне, которая мне понравилась с тех пор, как я узнал, что собачку Ю зовут Нина. Это превеликая глупость, что из-за какой-то мании бедолага Одиссей не может пройтись по улице и побегать по тропинке. Бесчеловечно, бессмысленно и непростительно то, что бедолага Серафим не в состоянии понять, что творит.

Поселок покрыт коркой голубоватого льда. Светло, но солнца не видно. Мы спускаемся по крутой улице к красному навесу, что рядом с пустырем и тропинкой, обсаженной тополями, с собаками и с хозяевами собак. Я освобождаю Одиссея, и тот начинает бесноваться. Носится туда-сюда как угорелый. Общается с другими собаками. Того и гляди, сшибет с ног кого-нибудь из прохожих, а мне все равно. Я еще один хозяин, который смотрит на небо, будто пытаясь понять, из чего оно состоит. Смотрю на горизонт, словно определяю расстояние. Но я слегка беспокоюсь и решаю отвести Одиссея поглубже в сосновую рощу, где он может быть по-настоящему счастлив и где, возможно, мы повстречаемся с Эйлиеном и его немецкой овчаркой. Было бы интересно посмотреть, как поведут себя наши собаки. Хоть это и звучит несколько напыщенно, но возвратиться в сосновую рощу – это все равно что вернуться на другой полюс своей жизни. Вновь вернуться в прошлое. Меня восхищает мощный лай Одиссея. Этот пес – настоящая личность с собственной харизмой. Первое, что я сделаю в понедельник, это куплю собачий корм. А вечером подойду к квартире. Если ее муж уже уехал, Ю придет туда. Поцелуи – это нечто такое, чем жертвовать нельзя. Устам нужны другие уста, как голове – раздумья, а желудку – пища. Одиссей этого не знает, потому и счастлив. Он никогда не будет впадать в отчаяние из-за того, что чего-то не имеет. Он никогда не заметит того, что отсутствует, как я замечаю это сейчас.

Я ищу Эйлиена среди постоянных посетителей рощи, а Одиссей тем временем носится между деревьев и в высшей степени счастлив. Собакам надлежит бегать, а нам – целоваться.

Домой мы возвращаемся около девяти часов вечера. Пролетело почти четыре часа, а я и не заметил. Так что я ускоряю шаг и надеюсь, что Серафим не заметил, что Одиссея не было дома, ибо при его состоянии психики он был бы крайне обеспокоен. Мы являемся с высунутыми языками. Я открываю дверь, и Одиссей начинает беспокоиться. Лает. Я зажигаю фонарь и несколько свечей. Одиссей смотрит на меня, навострив уши. Я не знаю, что он хочет этим сказать, и направляюсь к дверце люка. Открываю ее и велю Одиссею спускаться. Он мгновенно пробегает лабиринт, я следую за ним и уже не сбиваюсь с пути, пока не вхожу в яркий свет свечей.

Я удивлен. Говорю Одиссею, чтобы он сидел на месте. В такой маленькой комнате сразу видно, что здесь есть, а чего нет. На полу валяется портативный магнитофон, но Серафима нет, что приводит меня в слегка нервозное состояние. Я гашу свечи, хотя, возможно, делать этого не следовало бы, но я воспитан на беседах о противопожарных мерах, которые с нами проводились в начальной и средней школе. Вообще-то если ты способен научиться чему-нибудь, то это значит, что ты можешь научиться чему угодно. Не только тому, как избежать пожара или как следует вести себя в приличном обществе, но и жестокости, и дурным манерам, потому что никто не рождается с уже готовыми знаниями ни того, ни другого. Я удираю по лабиринту вслед за Одиссеем.

– Пахнет табаком, правда, Одиссей?

Дыма нет, но пахнет одеждой курильщика. Сквозь благоухание горной свежести, которое мне удалось навести в этом доме, пробивается зловоние, которого его носитель сам чувствовать не мог. И я увожу Одиссея с собой.

Как и следовало ожидать, моя мать пугается. Она отступает от собаки и говорит:

– Что здесь делает это животное? Я хочу, чтобы оно сейчас же ушло.

Одиссей ходит по разбросанным по полу журналам с описаниями интерьеров и пытается поднять один из них своей пастью.

– Ты хоть понимаешь, что он делает? Я не собираюсь терпеть это. Я должна работать, должна найти квартиру. Должна выйти замуж. Должна заботиться о своем единственном сыне. И кроме того, еще и мириться с пребыванием здесь собаки соседа. Соседа, который за столько лет так ни разу со мной и не поздоровался. Соседа, который так шумел, что не давал нам спать.

– Мама, собака останется здесь, поняла? Привыкай к ней.

– В таком случае, раз большой зал занимаете вы с собакой, я ухожу в свою комнату.

– По-моему, неплохая идея, – говорю я, помогая ей собрать журналы.