Последнее искушение Дьявола, или Маргарита и Мастер - [74]

— Увертливый он… Да, и темень, — подтвердил Рыжов, поправляя сползшую на лоб ушанку, бывшую ему великоватой.

— Не очень то они и гнались, — ясно прозвучал в голове лейтенанта чей-то язвительный голос, — этот стрелял вверх, сразу за ближайшим домом, а потом выжидали с напарником и даже успели покурить.

Старший группы досадливо мотнул головой, отгоняя дурацкое наваждение.

— А, что этот, переодетый котом?

В разговор вступил низенький Нигматуллин, со скуластым лицом и узкими глазами, — я за ним бежал… А он… Шмыгнул в сугроб и пропал.

— А этот татарин, — не отставал язвительный голос, — присел за сугробом у забора, да, так и просидел там все время. А, кот, кстати, настоящий.

Лейтенант с подозрением глянул на задержанного, не он ли чудесит?

Но клетчатый бандит равнодушно смотрел в сторону, не проявляя никакого интереса к разговору оперативников, и лишь дергал кончиком носа, пытаясь поправить свое сползающее одностеклышковое пенсне.

Глава двадцать шестая

2.5. Москва. Лубянка. Иисус из Назарета.

Хищные, любопытные, презрительные и равнодушные взгляды встретили человека, одетого, как гласит известная русская пословица — с миру по ниточке. На узковатых, для его роста, плечах просторно сидела старенькая, но чистая косоворотка с расшитым на груди то ли украинским, то ли белорусским орнаментом. Вероятно, ввиду стоявших сильных холодов, чья-то сердобольная душа пожертвовала ему, бывшую когда-то меховой, черную жилетку. От меха, впрочем, остались некие облезлые территории, обильно покрытые клочками шерсти неизвестного животного. Да и сам мех был, скорее, по меткому народному определению, рыбьим.

Синее галифе с выцветшими широкими красными лампасами было явно казачьим — об этом говорила и зауженная их верхняя часть. На ногах сидели, неопределимого уже цвета, донельзя растоптанные ботинки, к тому же, великоватые, отчего человеку приходилось постоянно шаркать ногами. Головного убора на нем не было. Не наблюдалось и какого-нибудь узелка с вещами.

Рыжеватая аккуратная бородка и длинные, потемневшие до каштановых, по причине отсутствия качественного мытья, волосы, выдавали в нем интеллигента, связанного, вероятно, с преподавательской деятельностью в учебных заведениях, причастных к искусству.

Неприятно скрежетнувший снаружи засов, окрашенной коричневой краской двери, показал, что прибывший определен новым постояльцем переполненной уже камеры, значившейся в тюремном реестре под номером 34.

Новичок застыл у входа, обводя камеру отрешенным взглядом, отыскивая им свободный уголок, где можно было бы пристроиться.

Однако существующие тюремные обычаи требовали, чтобы вновь прибывший представился по определенной форме, и тогда уже камера, а точнее — угловой камеры решали достоин ли он принятия в данное небольшое тюремное сообщество. И какое место ему определить, в соответствии с поведанными им заслугами — поближе к окну ли, к двери, или вовсе у накрытой крышкой параши, стоявшей в отдаленном углу камеры.

Новичок же продолжал молчать и водить по сторонам отсутствующим взором, не решаясь пока сделать шагов.

— Язык проглотил? — с угрозой прохрипел невысокий крепыш с нависшей над глазом лихой челкой на стриженой коротко голове.

Засученные руки его были сплошь покрыты синими наколками. В каждой камере имелся назначенный угловым «забойщик», который, при необходимости, по воровским правилам, умышленно создавал конфликтные ситуации и зачинал разборки. Крепыш с наколками исполнял именно эти функции. Он сделал три шага навстречу новичку и уже примеривался куда половчее нанести удар, чтобы сразу свалить на пол, не желавшего представиться строптивца и, тем самым заслужить одобрение сокамерников.

— Охолони, Перстень, — негромким голосом произнес, сидевший на шконке у самого окна, высокий широкоплечий, с покрытым неровными шрамами, мужественным лицом заключенный, — не трожь мужика.

— Дык я….

— Дык-дык, индык, — беззлобно передразнил его широкоплечий, — отойди к… тебе говорю, — он витиевато и красиво выругался.

Он всматривался в прибывшего пристальным изучающим взглядом, постукивая по боксерскому, друг о друга здоровенными кулачищами. Старший камеры, по воровскому определению — угловой, в прошлом, и в самом деле, был боксером. И даже чемпионом Москвы в тяжелом весе, в середине двадцатых годов.

Но, как это часто бывает с успешными спортсменами, быстро втянулся в разгульную жизнь с ресторанами, женщинами и собутыльниками, и кончилась эта красивая жизнь, что так же, как правило, случается — плохо. В ресторане «Прага» в пьяной драке он убил какого-то заслуженного уркагана, повздорив с ним из-за того, чью заказанную песню будет исполнять кабацкий оркестрик.

Следствие признало убийство неосторожным, а суд, с учетом былых заслуг определил наказание в два с половиной года лишения свободы. На пересылке, по пути в лагерь, друганы убитого вора попытались отомстить ему за совершенное убийство. В завязавшейся схватке он «положил» еще двоих и одного серьезно искалечил. Нападавшие были вооружены арматурными заточками и, налицо, было состояние необходимой обороны, как настаивал ушлый адвокат. Но следствие, а за ним и суд, сочли, что бывший чемпион-тяжеловес допустил превышение пределов необходимой обороны, и он получил довесок в два года.