После вас с пистолетом - [3]

. (Не задумываетесь ли вы порой, чем бы зарабатывал Б.-П. на хлеб, живи он в наши дни? «Оксфам»? Корпус Мира?[5])

Свой скаутский шеврон за Еду на Костре она, без сомнения, заслужила, ибо в тряские мои пальцы была убедительно вдвинута кружка с чаем явно не для «неженок»[6]. Лично я не испытываю неприязни к Сгущенному Молоку — оно придает воодушевляющую крепкую густоту дешевому чаю, который время от времени согревает мне сердце.

Затем она заставила меня умыться и побриться (одолжив мне крошечную бритву с розовой пластиковой ручкой; такие называют «мяу» — интересно, почему?), после чего показала мне, где располагается «Элсан»[7], — и мы отправились — за ручку — через лесок туда, где у дороги был запаркован огромный американский трейлер. Мы взобрались внутрь. Внутри уже расположились двое. Один лежал на носилках, весь укрытый одеялом. Что ж, это, очевидно, Мартленд. К нему я ничего не испытал. Тогда, по крайней мере. Может, позже. Второй был американцем — нес какую-то околесицу в радиопередатчик, а тот что-то крякал ему в ответ. Американец, как неявно мне помстилось, терпеливо кому-то втолковывал, что нужно связаться с кем-то, и этот кто-то санкционирует кому-то еще я уж и не знаю что. С крякуном он был очень вежлив. Наконец, он исполнил белиберду «вас-понял-прием-конец-связи», выключил все маленькие рукоятки и развернулся ко мне, ощерившись совершенно неспровоцированно, если учитывать, какая у нас рань стояла. Он оказался человеком по имени полковник Блюхер, с которым мы уже встречались. Хотя бить друг друга нам пока не доводилось.

— Доброе утро, мистер Маккабрей, — произнес он, все так же неспровоцированно щерясь.

— Хрю, — ответил я. Со мною по-прежнему заведомо было что-то не так, ибо я намеревался проявить чуть больше вежливости, однако «хрю» — единственное, что у меня получилось.

Он поморгал, но, похоже, не обиделся.

— Мне очень, очень жаль, что пришлось поднимать вас ни свет ни заря, мистер Маккабрей, ибо, насколько я припоминаю, вы отнюдь не ранняя пташка. Должно быть, вы до сих пор утомлены?

На сей раз я был красноречивее.

— Хрюки-хрюк, — галантно произнес я. Ощущение — страннее не придумаешь: слова в голове высвечивались совершенно разборчиво, однако воспроизвести я мог лишь эту пародию на скотный двор. Озаботившись, я тяжело осел и поник главой на длани. Сочный чмок подо мной и некая комковатая мягкость заставили меня осознать, что уселся я на Мартленда. Взвизгнув, я снова подскочил. Блюхер показался мне встревоженным, поэтому я, естественно, попробовал его ударить, так? То есть, в тот миг это казалось наиразумнейшим поступком. Однако мой неистовый замах лишь низвел меня физиономьей в пол, и я снова расплакался. Нестерпимо хотелось к мамочке, но я знал, что она не придет, — она ни разу ко мне, знаете ли, не приходила, даже когда была жива. Из тех мамаш, кто полагает, будто Кристофер Робин[8] убивает все известные микробы. Эдакий литературный «Харпик»[9].

Приблизившись, Блюхер обнял меня и помог встать — и тут, полагаю, я несколько возопил: мне примерещилось, что это Джок восстает из своей зыбучей могилы в трясине. Поэтому полковник извлек нечто из заднего кармана брюк и с гримасой бесконечного сострадания аккуратно двинул меня примерно в ухо. Стало гораздо лучше.

«Вас понял, конец связи», — благодарно подумал я, и меня окутала славная тьма.

3 Маккабрей приходит в сознание, если последнее можно так назвать

Мы лишены всего. Нам ничего не надо. Все тонет в сумрачном Былом.

«Вкушающие лотос»[10]

По сей день мне неведомо ни где я пришел в себя, ни вообще-то сколько времени провел я в разлуке со своими мыслительными способностями, господи их благослови. Но сдается мне, что в какой-то жуткой дыре на северо-западе Англии, вроде Престона, Вигана, а то и Чорли, упаси боже. Провал времени составлял недели три или четыре: мне подсказали ногти на ногах, которые никто и не подумал остричь. Ощущались они ужасно. Я сам ощущался в раздражении.

— У меня был Нервный Срыв, — раздраженно молвил я себе. — То, что бывает у тетушек к Рождеству.

Без движения я пролежал, как мне показалось, долго. Обмануть их, изволите ли видеть, кем бы ни были они, а себе — предоставить время, дабы все обдумать. Вскорости, однако, стало ясно, что никаких их в комнате не наблюдается, а мне для споспешествования мышлению потребна жидкость — побольше и поувесистее. Кроме того, я решил, что, поскольку меня оставили в живых, им, должно быть, от меня что-то нужно, и жидкость отнюдь не станет неразумным «квид про кво»[11], что бы им там нужно ни было, если вы следите за ходом моей мысли. (Сами убедитесь: даже воспоминания о том времени мутят мою широкоизвестную ясность мыслетока.)

Еще один приступ мышления убедил меня, что раздобыть жидкость можно, лишь призвав ту мелоликую, черноформенную, кафкианскую полицайшу, что стоит на страже меня. Звонка для трезвона я не обнаружил, а потому выбрался из постели и нелепо уселся на пол, всхлипывая от ничтожной в своем бессилье ярости.

Мой маневр, надо полагать, привел в действие некую боевую музыку, ибо вращающиеся двери завращались, иначе отвратились, — и возник призрак. Я пристально его осмотрел. Он, бесспорно, представлял собой фотографический негатив мелоликой и черноформенной полицайши.